Сибирский рассказ. Выпуск I

Отходил сезон Мишка и уже домой идет, шик-шик, шик-шик лыжи, белочку по пути постреливает, отцовский плашничок проверяет, колоночков из кулемок достает, из плашек — белочек. Кулемки расстораживает. Плашки спускает, чтобы не губили зря Мишкино добро в тайге. Поняга тя-а-желая, парню здоровому в подъем на таких крутяках, а Мишка — шик-шик лыжами. Вон рысь прошла, тут изюбр переступил, а там росомаха пробежала, брюхом через валежину снег свезла. У-у-у, зараза, прокудливая тварь! Шик-шик лыжи, шик-шик…

И сумерки, и ночь уже, и до деревни еще версты три-четыре от поворота на Фартовом ключе, от покосов, да только Мишка парень удалой, напрямки, ему ни ночь, ни тайга нипочем, промышля-а-ющий парень. Вон и деревня, огоньки по избам светятся. Мать с отцом ждут не дождутся, все уже парни, почитай, домой пришли, только матерые мужики остались по зимовьям. А в деревне девки — как не прибежать, не поторопиться. И мать знает, что Мишка придет, баню третий день топит.

Нет, это зря Мишка придумал: это ково же — три дни баню топить. Просто на субботу идет, баня, известное дело, на субботу топленая. Неладно так-то, чтобы мать горбатилась три дни баню топить. Он, Мишка, парень добрый и к матери ласковый, не из Кокоревых, которые свою старуху бабку взапечи держат, сухарями кормят, опитками поят, креста на них нету, с родной бабкой так… Девки через улицу бегут, видят, как Мишка с косогора Голого съезжает на лыжах: «Ой, девки, это чей же такой кружалый да сумной? Прямо с Голого по ноче на огороды прет! Охотник чей-то? Ой, смелый, ой, дурак-парень!» — а Мишка уж тут как тут, из проулка выкатил да мимо девок, к своему заплоту. Собаки во дворе завыли, зарадовались, Шельма следом, вся в снегу, катит кубарем, снег-то глубоконек ей, вьется Шельма, дом обежала — и по своему лазу во двор и во дворе уже вместе со всеми псами радуется. «Ах, от Рукосуев Миша!» — засмеялись девки да с мороза в избу. Всякая за такого охотника замуж пойдет, да только Мишкиному сердцу одну надо, у нее, как у мамки, бирюзовое колечко на левой руке…

А дома радости! Мать забегала — белье собирать, хорошо — баня горячая да воды оставлено, ждали сынка из тайги…

Понягу в сенях повесил, в избе у порога сел, ичиги снимает, на отца улыбается, старый отец-то стал, седина во всю голову, как у крестного, борода длинная да желтая, стариковская, на сына смотрит, радуется: вот здоровый сын, да умный, да удалый. Это каку даль от Комариного верха за день стеганул, за таким ему, старику, уж и не угнаться… Да и зачем? Ему, старому, только и знать, что по дому хозяйствовать, ну да на покос, да на орехи, да сына учить, ворчать, да зубами точить — старый отец-то, пусть за сыном поживет, Мишка удалой, дом у него будет полная чаша!

И в баню на полок…

— Черти тебя не замыли?

— Не замыли, батя.

— Трофимов прибегал вчера, приглашал к ихним старикам посидеть, они с братовьями хорошо промыслили.

— Много ли?

— Ничего, им бог костки послал, на круг по триста штук, да мясо еще не вывозили, да колонков десятка по два, да рябчиков наморозили…

— Ловкие ребяты.

— Говорят, будто соболиных два следка видели, под хребтом. Да у них и собаки-то соболя не знают, — проверяет отец.

— Да я тоже один вроде видел: может, соболек, может, кто другой, непонятный.

— Ну прямо видел, какой он?

— Соболь-то? А как ты говорил, чисто черный, батя!

— Ишь вы, молодые… Хоть бы светленькова. Вот мы с крестным, бывалоча, за хребтом… Теперешние и в хребет-то не взойдут. А мы-то как, мать, помнишь, приходил я, одне, паря, жилочки оставались. А он-то, ты посмотри, морда — чисто с лавки слез, будто и не промышлял вовсе.

— Ну, где нам, батя, вы, известное дело, а мы уж помаленечку.

— Не хвались, Мишка, не хвались.

— Да чем мне перед тобой, батя, хвалиться? Сам знаешь, тайга что покажет, то и возьмешь. Вот чаю попьем, пушнину казать буду. Увидишь сынка.

— Соболя, поди, в поняге…

— Ну, может, и не соболя, а белочка есть, колоночек есть.

А мать, известно — бабы… — не утерпела, понягу в избу внесла, у порога поставила.

— Ну, кажи, сынок, пушнину, — отставил отец рюмку, вилку положил.

Ах, лежит белочка на полу, выспаться можно — гора такая, а неободранные попутные тушки на полке, завтра батя обснимет, делать ему нечего будет, пока Мишка погуляет с друзьями, да и приятно старику…

Колонки лежат — считай, колонков тридцать, нет, тридцать два, да белочек четыре сотни. Много это — четыре сотни, ну да если не залеживаться в зимовье, так и четыре по отцовским-то местам взять можно будет, если урожай. Значит, лежат четыре сотни белочек да колонков полста, нет, колонков тридцать два, это хватит. Да мясо не вывезено, да рябчики, да выдры… две штуки. Хвалит отец — охотник паря, охотник у нас, мать, Мишка-то! Ну да и места наши — лучше нету в деревне, дед с братовьями обстроили еще. С умом мужики были, для детей рассчитывали, вон, гляди, и до Мишки богатство дошло. Самые они первые здесь промышляли, еще когда другие мужики за золотом искались.