Читаем Сибирский рассказ. Выпуск III полностью

А через недельку статья в газетке вышла. «Наставник» называлась. От верху до низу три колонки. Посередине — портрет. Прочитал Валов и немного не по себе стало. Нет, все складно, хорошо и вроде ничего не выдумано, а чего-то людям на глаза появиться стыдно стало. И о том молоденьком корреспонденте как-то не очень хорошо думалось. Хотя все правильно написано. Шут знает, что такое…

С легоньким волнением и крошечной тайной надеждой Василий развернул последний номер районной газеты. На первой странице справа статья называлась: «Беречь народное добро». «Верно, — согласился Василий, — надо беречь». И машинально глянул вниз: кто писал? Валову всегда почему-то нужно было узнать, кто писал, хотя фамилии под статьями и заметками ему, как правило, ни о чем не говорили. Эта статья была без подписи. Глаза побежали по широкому столбцу вверх и зацепились за что-то очень знакомое. И остановились. «В. Валов…» За собственную фамилию зацепились глаза. Пальцы от усилившегося волнения крепче сжали края газеты, Василий отыскал начало предложения и прочитал: «Так районными народными контролерами установлено, что механизатор совхоза «Восход» В. Валов прошлым летом похитил на строительстве животноводческого комплекса шифер и покрыл им собственную баню». Смысл этих слов до сознания Василия не дошел. Но Валов почуял: смысл — нехороший. Прочитал еще раз, помедленнее и повдумчивее.

И дошло…

«Мать честная!» — диван скрежетнул пружинами, Василий встал, отбросил оконную штору. «Дом у меня под железом», — взгляд, чуть задержавшись на крытой тесом стайке, метнулся на баню. Крыша ее была шиферной! По какой же еще она будет, если крыл — шифером? Сходится. О нем написано! Вот это номер!..

— Галина! — позвал Василий. — Галина!

Жена не отозвалась.

В комнату заглянул Генка, сынишка.

— Где мать!

— Так к тете Вале же поехала, — засмеялся Генка. — Сам же ее до автобуса провожал. Забыл, что ли?

— Выходит, забыл…

— Ну ты даешь! — Генка притворил дверь.

«Так это что же, а?» — Василий вышел в переднюю, сунул ноги в валенки, накинул пальто, шапку надел уже в сенях.

Он, не отрывая глаз, смотрел на шиферную, чуть припорошенную снегом крышу бани и потому не заметил, как почти носом к носу столкнулся на улице с Петром Свистуновым, соседом.

— Ну, а на стайку-то когда приволокешь! Другие шустряки растащут, пока надумаешь. Привет!

— Здоро́во…

— Напишут же!… И где только что возьмут?!

— Петро, да я ж еще восемь лет назад! — с жаром начал Василий. — Еще когда дом…

— Мне-то что рассказываешь, — перебил Свистунов. — Первый день тебя знаю, что ли? Плюнь ты. Твоя совесть не замарана — и не переживай.

— Легко сказать: не переживай.

— Приятного, конечно, мало…

— Начнут перемалывать. А на каждый роток, сам знаешь…

— Во, слушай! — Сосед хлопнул Василия по плечу. — А напиши-ка ты опровержение в газету.

— Как опровержение?

— Ну! Мол, так и так, вранье все это, любой подтвердит.

— А что, оно, пожалуй, верно.

— Мол, вся деревня меня знает как честного передовика. А?

Василий поразмыслил.

— Ты, конечно, дело говоришь, но… как я сам-то про себя? Неудобно.

— А чего тут неудобного?

— Видишь, какое дело…

— Ну?

— Допустим, вот мы с тобой, Петро, двенадцать лет соседствуем. Скажи: я хоть что-нибудь чужое?..

— Да какой разговор!

— Ну вот ты бы и…

— Что?

— Ну это… Только не пойми, что я тебя подговариваю или там… А если есть желание — напиши. В редакцию…

Петр переступил с ноги на ногу, кашлянул.

— Оно, Василий, конечно. Оно можно б… Но ведь — кто я? Сосед. По-соседски я тебя знаю, а работаем-то мы: ты в совхозе, я в больнице… А дело-то оно такое… газета, брат. Коснись чуть чего… вот тебе и — пожалуйста. Словом, — только ты не серчай — лицо-то я частное. — Петр поежился. — Ветрище, зараза!

— Частное, — согласился Василий и раздосадовался на себя за то, что, не подумав как следует, стал просить Петра о том, чего тот не может.

— Другое дело — механизаторы, с кем работаешь. К примеру, Колька Басов. Твой ученик. Он не должен отказать.

— Вообще-то верно.

— Да дело я говорю. Вот и давай прямо к Кольке… — Петро втянул голову в плечи. — Вроде и ветришко-то никудышный, а продувает — до костей. В общем — давай. А я — сам посуди — как?..


«Колька не откажет, — рассуждал Валов, быстро вышагивая по безлюдной — к счастью! — улице, — не должен. Все-таки ж я его выучил. Доказал начальству, что новый трактор надо дать парню. Не зря в той статье, что осенью напечатали, и Колька фигурирует… Не должен отказать…»

— О! Это ведь сам бог тебя послал ко мне! — обрадовался Колька приходу Василия и, почти насильно стянув с него пальто, потащил гостя к столу. — Я в честь выходного рюмаху хотел пропустить, а она — не идет. Не могу один. Натаха, ну-к угощай нас.

— Ну, неужели без отравы этой нельзя просто посидеть да поговорить? — бурчала Наталья, жена Николая, ставя на стол поллитровку, стаканы я закуску. — Только об ней и думаете.

— В честь выходного, Натаха, сам господь велит. Огурчики не забудь.

— Сидел бы уж со своим господом. — Она поставила тарелку с огурцами, — Нарежь сам, — и удалилась в горницу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибирский рассказ

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза