Сибирский роман

— Она твоя добыча, ты сам так сказал. Ты забрал её из огня в Новой Опочке! — Ермак огляделся. Они стояли на берегу Тобола, вниз по реке лежали струги и плоты, охраняемые сотней. В нескольких шагах от них на береговом склоне лежала небольшая лодка, килем вверх. — Сколько лет мы знакомы, Мушков? — спросил Ермак.

— Лет двенадцать или пятнадцать, точно не могу сказать.

Он пошёл за Ермаком, который подошёл к лодке и достал из кармана три костяных кубика. Мушков пожал плечами.

— Мы всегда были друзьями, и если добыча была достаточно большой и желанной для обоих, что мы делали? Ну, скажи? — Ермак бросил кости на почти плоское дно лодки. — Разве мы когда-нибудь ссорились из-за добычи?

— Марина не золотая кружка или тюк с шёлковой тканью!

Мушков смахнул кубики в сторону.

— Мы три раза разыгрывали ногайскую принцессу, разве не помнишь? Это было на Каспии, и ты, сукин сын, всегда выигрывал! Разве я имел что-нибудь против? Честная добыча — честный выигрыш! Мушков, где твоя казацкая честь?

— Марина — не предмет для розыгрыша! — крикнул Иван. — Я люблю её! Она — моя жизнь!

— Вот поэтому я и советовал тебе умереть в бою!

Они замолчали и, прислонившись к лодке, смотрели на реку, в которой сверкало майское солнце, а казаки на нескольких лодках ловили рыбу самодельными сетями. В реке было так много рыбы, что её можно было черпать, как куски мяса из супа.

— Неужели Сибирь никогда не будет завоёвана только потому, что мы убьём друг друга, Мушков? — спросил, наконец, Ермак. — Разве девушка может помешать русскому государству стать самой богатой страной в мире?

— Почему ты спрашиваешь? Причём здесь Марина?

— А кто хочет присвоить её себе, зная, что лучшая добыча принадлежит атаману?

— Она уже давно не добыча! — крикнул Мушков.

— Она была добычей, но ты это от меня скрыл!

Было ясно, что они не смогут договориться. Лучшим решением было бы вынуть сабли и сразиться друг с другом. Кто сильнее, тот всегда прав — роковая, но вечная мудрость.

Но Ермак и Мушков не стали этого делать. Они слишком хорошо знали друг друга, знали обо всех приёмах, применяемых в драке, и могли заранее их предвидеть.

— Десять тысяч рублей! — сказал через некоторое время Ермак.

Мушков вздрогнул.

— Ты обезумел, Ермак Тимофеевич!

— Десять тысяч рублей! Они лежат у Строгановых в Орле!

— Богатства всего мира не стоят Марины, — твёрдо сказал Мушков.

— Вдобавок ещё тысяча соболиных шкур и две тысячи шкур чернобурых лисиц.

— Ты можешь предложить мне всю Мангазею, звёздное небо и солнце... Я не продаю Марину!

— И тысяча голубых песцов! Пятьсот бобров!

— Даже если бы Бог обещал мне вечное блаженство на небесах, я отверг бы это за короткую жизнь с Мариной в землянке!

— Короткую жизнь! В землянке! — Ермак посмотрел на Мушкова, склонив голову.

«Взгляд холодный, как у гадюки», — подумал Мушков.

— Ты можешь получить и то, и другое, Иван Матвеевич. Подумай об этом...

Ермак наклонился, поднял кубики, положил в карман и пошёл к реке.

Казачий священник подсказал Мушкову правильное решение. Во многих отношениях Кулаков был малоприятным человеком, настоящей свиньёй, постоянным оскорблением Бога, но он дорожил дружбой. А Мушков был его другом, хотя они часто дрались. Одно не исключало другого...

Кроме того, поп и сам внутренне изменился. После чуда со словом «мир» на ягодице, на которое он иногда смотрел с помощью зеркала, он стал более задумчивым. Хотя любоваться на свой зад было не сильно приятно, но происхождение клейма оставалось невыясненным, и все размышления на этот счёт ничего не давали. Поэтому у Кулакова зрело убеждение, что действительно свершилось чудо.

И это потрясло его. Почему именно он? В России тысячи священников, но выбор пал именно на него, именно у него неведомая сила выжгла слово «мир» на ягодице! А если предположить, что этот знак, возможно, предвестник святости, то дыхание Кулакова останавливалось от благоговения перед самим собой!

Принимая у казаков исповеди, чаще всего это были гнусные сплетни, о которых все знали, он позволял себе иногда вставлять слова о том, что Сибирь когда-нибудь будет ассоциироваться с именем «святого Олега».

Но во время одной из таких исповедей, накануне выступления казаков в поход против армии Маметкуля, два казака спросили священника, не может ли он отпустить им грехи заранее, потому что они должны убить одного человека.

Кулаков внимательно их выслушал и церемонно сказал:

— Расскажите подробнее, дорогие братья. Предъявите правду Богу, он всё стерпит!

— Это верно, — сказал один казак. — Ермак приказал нам, чтобы мы убили кое-кого.

— Каким способом? — спросил священник.

— Мы можем выбрать способ сами. Но он должен умереть!

— Это война... — многозначительно произнёс Кулаков, глядя в потолок.

— Но он казак, как и мы... — пробормотал второй исповедник.

— Ого! — священник наклонился к стоявшим на коленях казакам. Его борода скользнула по их головам. Прикосновение вызвало у казаков благочестивую дрожь. — Ермак приказал вам тайно убить товарища?

— Да.

— Кого?