Сибирский роман

Может быть, именно эти слова проникли Ермаку глубоко в душу? Он повернулся к Марине и протянул руку.

— Поддержи меня! — тихо попросил он.

— Я остаюсь Борисом?

— Да.

— А Мушков?

— Я попробую забыть.

Она подошла к Ермаку, положила его руку себе на плечо и потащила по степи. Она поверила Ермаку и не обратила внимания на его слова, что он «попробует забыть». Попробует... Это была открытая дверь, через которую можно выйти в любое время.

В быстро сгущающихся сумерках Мушков проскакал мимо и не заметил их. Он дышал полной грудью, позволяя лошади скакать вволю, и был настолько счастлив, что ничто вокруг его не интересовало.

Люпин издалека следил за дочерью и Ермаком. Когда они подошли к лагерю, казаки, яростно жестикулируя, окружили их, потом подняли Ермака на плечи и понесли, Люпин свернул в сторону и вернулся в лагерь с другой стороны. Он вбежал в роскошную юрту гарема и поднял Кулакова с шёлковой лежанки.

— Ермака, кажется, ранили! — крикнул Люпин и как талантливый актёр взъерошил волосы. — Его несут в лагерь, я только что видел! Вставай, батюшка, одевайся и дай ему благословение!

Священник, усталый и хрюкающий как боров, лежал на спине. Не очень изысканно выругавшись, он прогнал щебечущих монголок, поднялся с лежанки и стал одеваться. Он успел надеть фелонь, рясу священника в виде длинной и широкой накидки без рукавов, когда шесть казаков принесли атамана. Прекрасные монголки испуганно забились в угол юрты.

— Что я говорил! — в отчаянии крикнул Люпин. — Он ранен!

Мушков и Марина тоже протиснулись в юрту.

— Эту стрелу, — пояснил Мушков, — должно быть, выпустил умирающий татарин! Александр Григорьевич, вытащи её!

— Во имя Господа, — сразу же громогласно возвестил Кулаков, — твоя душа будет жариться в аду, если не помолишься...

Казаки положили Ермака на шёлковый ковёр и уставились на полуобнажённых, стройных монголок. «А поп-то, видать, мужик ого-го!», — подумали они.

Рука Ермака постоянно дрожала, так как стрела, вероятно, попала в нерв. Люпин наклонился над ним, осмотрел руку и осторожно покачал стрелу. Ермак стиснул зубы.

— Ты сможешь её вытащить, старик? — с трудом выговорил он.

— Наконечник зазубренный. Надо резать.

— А яд?

— Если бы наконечник был отравлен, ты бы сейчас здесь не лежал! Яд татар сначала парализует дыхание. Всё остальное происходит очень быстро.

Ермак успокоился. Он будет жить. Рана заживёт быстро, шрамы на теле — свидетельство тому. Поход через Сибирь продолжится — на Кашлык, столицу Кучума...

Он повернул голову и посмотрел на Марину. Она стояла рядом с Мушковым в грязной казачьей одежде, а он думал о её белой коже под простыми тряпками, о твёрдой груди с медальоном между ними и представил себе, как бы она выглядела, если снять с неё слишком широкие казачьи штаны, стянуть сапоги... и оставить обнажённой!

— Тебя дать снадобье? — спросил Мушков.

— Я вытерплю, — пробурчал Ермак.

— Нужно будет сделать глубокий надрез, Ермак Тимофеевич!

— И не такое переносил, — мрачно сказал Ермак, и его поняла только Марина. — Что против этого какой-то надрез?

Люпин работал умело. Маленьким острым ножом он вырезал наконечник стрелы и оставил рану кровоточить.

— Пусть выйдет вся грязь, — сказал он. — Тело само очистится...

Священник протянул Ермаку крест, чтобы укрепить силы, но тот отмахнулся и Кулаков, обидевшись, отошёл в сторону. Снаружи слышались голоса. Говорили о том, что Ермака ранил умирающий татарин. Сотня казаков прошла по полю сражения и добила всех раненых, включая татарина, которому Марина забинтовывала ногу.

Люпин сидел на ковре рядом с Ермаком и с ужасом думал о том, что стал причиной несчастья. «Это моя вина, — думал он. — Я пришёл к Ермаку на струг, чтобы найти Марину, а он обнаружил её в объятиях Мушкова. С этого всё началось. Я беспокоился о ней, а накликал беду. Что теперь будет?»

После того как из раны Ермака вытекло достаточно крови, Люпин наложил повязку и перетянул руку. Через полчаса он удалил повязку и забинтовал рану, как опытный лекарь.

— Ты настоящий мастер, Александр Григорьевич, — сказал Ермак ослабевшим от потери крови голосом. — Ты уже диакон, а когда-нибудь станешь епископом всей Сибири!

— Аллилуйя! — проворчал стоявший сзади священник. — А я стану основателем монастыря...

— Для монголок!

— «Возлюби ближнего своего»! Ермак Тимофеевич, я придерживаюсь этих слов...

— Принесите водки! — приказал Ермак и выпрямился.

Он подозвал Марину и, опираясь на неё, медленно встал. При этом дотронулся до её груди... При виде этого Мушкова бросило в жар.

Ермак посмотрел на него и усмехнулся... Это была самая жестокая усмешка, которую Мушков когда-либо видел у своего друга.

Нескольких дней жизнь шла так, как обычно бывает после большой победы. Казаки обустроили лагерь, патрули на захваченных лошадях спустились вниз по Тоболу, пока не встретили авангард большого войска Маметкуля. Он не наступал — ждал казаков в укреплённом лагере.