Сибирский роман

Противники молча посмотрели друг на друга. Оба думали об одном и том же: одержана большая победа, а нас там не было! Нас, предводителей казаков! Когда казаки узнают об этом, то умрут со смеху.

— Ермак Тимофеевич... — нерешительно сказал Мушков. — Я убью попа!

— Будем вести себя тихо, Иван Матвеевич, — хрипло произнёс Ермак. — Об остальном промолчим...

Вскоре Ермак принял пленённого князя Таусана. Первый баран уже жарился на вертеле, священники отслужили благодарственные молебны, отсутствовал только казачий священник. Он лежал в юрте гарема, и его обхаживали семнадцать стройных монголок.

Почему-то говорят, что попасть в рай можно только после смерти...

Вечером, когда Мушкова отправили с отрядом казаков вниз по реке, чтобы выбрать место, где можно спустить струги на воду, Ермак отправился искать ординарца. Он принял решение... Старый друг был для него важнее, чем красивый блондин с Волги.

Он нашёл Марину на поле битвы, среди раненых. Никто не заботился о них. Истекая кровью, они кричали, стонали или тихо отдавались на волю судьбе. Марина сидела на убитой лошади и перевязывала раненого в ногу татарина. С благодарностью и в тоже время растерянно тот смотрел на оказывающего помощь казака.

— Ищешь себе других мужиков? — грубо спросил Ермак. — Для тебя недостаточно казака? Теперь ещё и татарин?

Он пнул ногой раненого. Тот вскрикнул, скатился за убитую лошадь и, подтянув ноги, спрятался за ней. Марина молчала. Она отбросила полоски ткани на тушу лошади, достала из-за пояса кинжал и положила на колени. Ермак прищурился.

— Хочешь поднять на меня оружие? — спросил он подозрительно тихо. — Ты, сукин сын, угрожаешь мне кинжалом?

— Ты когда-то назвал меня своим братом. — Марина посмотрела на Ермака холодным взглядом. — Я не знаю, как Ермак разговаривает со своими братьями. Надо быть ко всему готовым.

— Тогда сейчас узнаешь, скотина! — выругался Ермак. — Сейчас состоялся казачий суд, а суд — это я! Ты приговорён к смерти!

— Я понял. Можно спросить, за что? — Марина была совершенно спокойна.

«Он не боится, — подумал Ермак с изумлением. — Знает, что сейчас умрёт, а сидит, как будто ждёт кусок жареной баранины. Какое хладнокровие! Эх, парень, зачем ты связал себя греховной любовью с Мушковым? Из тебя мог бы получиться отличный казак!»

— Ты любишь Мушкова? — выдавил из себя Ермак. Произнести это было смерти подобно...

Марина ясно ответила:

— Да, я люблю его.

— И ты говоришь мне это в лицо? — крикнул Ермак. Он выхватил кинжал, но Марина схватила свой и выставила вперёд. — Я видел вас! Сегодня ночью! Вы лежали голыми под накидкой!

— Это правда, — без колебаний ответила Марина. — Тогда был первый раз, но теперь это будет постоянно...

— Это был последний раз! — воскликнул Ермак. — Я не позволю тебе сгубить Мушкова!

Он замахнулся кинжалом... Внезапно поднятую руку пронзила стрела, которая воткнулась в предплечье и впилась в тело как колючка. Кинжал выпал из руки Ермака; он повернулся, но стрелка не увидел... Вокруг лежали только раненые, думающие лишь о выживании, а не о стрельбе из лука.

— Это тебя не спасёт! — крикнул Ермак. Он попытался вырвать стрелу, но боль была невыносимой. Только лекарь мог бы её вырезать, а если наконечник отравлен...

— Я утоплю тебя в Тоболе на глазах у Мушкова!

— Только потому, что я люблю его?

— Свинья! — Ермак дрожал от злости. — Среди моих казаков никогда не будет любви между мужиками!

Марина медленно поднялась с мёртвой лошади. Посмотрев на стрелу в руке Ермака, она поняла, что где-то среди убитых татар и лошадей залёг отец, и с ней ничего не случится. Ни сейчас, а если у Ермака есть сердце, то и ни завтра, и никогда в жизни.

«Час настал, отец, — подумала она, озираясь. — Я ждала этого, но не сегодня... Я хотела сказать об этом Ермаку, когда мы завоюем Сибирь, и Мангазея будет лежать у наших ног».

— О какой любви между мужчинами ты говоришь, Ермак Тимофеевич! — громко произнесла она. — Ты считаешь, что Мушков способен на такое?

— Ты лежал с ним голым под накидкой! — крикнул Ермак.

Он хотел наклониться, чтобы левой рукой поднять с земли кинжал, но Марина ногой отшвырнула оружие в сторону.

— Но не как мужчина! — спокойно сказала она. — Смотри, Ермак! Разве я похожа на мужчину?

Она быстро расстегнула рубаху.

Люпин лежал за мёртвой лошадью и еле сдержал крик. «Что ты делаешь, доченька, — тихо простонал он. — Это не приведёт ни к чему хорошему...». Он вздохнул, взял новую стрелу и прицелился Ермаку в сердце.

Ермак широко открытыми глазами смотрел на ординарца. В последнем отблеске дня, в золотисто-красном свете заходящего солнца степь превратилась в пурпурный ковёр, такой же красивый, как и донская степь, прежде чем погрузиться в ночь, и сердце казака млело от любви к этой земле. В этом отблеске перед Ермаком обнажились полные груди, белая, бархатистая кожа, а между грудью висел медальон с крестом из перламутра.

— Кто ты? — спросил Ермак, еле шевеля языком. Стрела жгла ему руку, но вид тела девушки заглушал эту боль.