Сиддхартха

OM	ОМ
For a long time, the wound continued to burn.	Долго еще горела рана Сиддхартхи.
Many a traveller Siddhartha had to ferry across the river who was accompanied by a son or a daughter, and he saw none of them without envying him, without thinking:	Не раз случалось ему переправлять через реку проезжих, имевших при себе сына или дочь, и ни разу не случилось, чтобы он не почувствовал зависти, не подумал:
"So many, so many thousands possess this sweetest of good fortunes-why don't I?	"Столько людей, столько тысяч людей обладают этим сладостнейшим счастьем - почему же я лишен этого?
Even bad people, even thieves and robbers have children and love them, and are being loved by them, all except for me."	Ведь и злые люди, воры и убийцы, имеют детей, любят их и любимы ими - один лишь я лишен этого блага".
Thus simply, thus without reason he now thought, thus similar to the childlike people he had become.	Так просто, так неразумно размышлял он теперь, до такой степени уподобился он людям-детям.
Differently than before, he now looked upon people, less smart, less proud, but instead warmer, more curious, more involved.	Совсем иными глазами глядел он теперь на людей - менее рассудочно, менее гордо, зато с большей теплотой, с большим интересом и сочувствием.
When he ferried travellers of the ordinary kind, childlike people, businessmen, warriors, women, these people did not seem alien to him as they used to: he understood them, he understood and shared their life, which was not guided by thoughts and insight, but solely by urges and wishes, he felt like them.	Когда он перевозил людей обычного типа -людей-детей, дельцов, воинов, женщин, то они уже не казались ему чуждыми, как бывало: он понимал их, понимал и сочувствовал их жизни, руководимой не мыслями и умозрениями, а инстинктами и желаниями. Он чувствовал себя таким же, как они.
Though he was near perfection and was bearing his final wound, it still seemed to him as if those childlike people were his brothers, their vanities, desires for possession, and ridiculous aspects were no longer ridiculous to him, became understandable, became lovable, even became worthy of veneration to him.	Уже близкий к совершенству, переживая свое последнее личное горе, он все же смотрел на этих людей, как на своих братьев. Их суетные, мелкие желания и вожделения перестали казаться ему смешными - они были ему теперь понятны, достойны любви, даже уважения.
The blind love of a mother for her child, the stupid, blind pride of a conceited father for his only son, the blind, wild desire of a young, vain woman for jewelry and admiring glances from men, all of these urges, all of this childish stuff, all of these simple, foolish, but immensely strong, strongly living, strongly prevailing urges and desires were now no childish notions for Siddhartha any more, he saw people living for their sake, saw them achieving infinitely much for their sake, travelling, conducting wars, suffering infinitely much, bearing infinitely much, and he could love them for it, he saw life, that what is alive, the indestructible, the Brahman in each of their passions, each of their acts.	Слепая любовь матери к своему ребенку, глупая слепая гордость отца, восторгающегося воображаемыми достоинствами своего сынка, слепая неукротимая страсть к украшениям и жажда восхищенных мужских взоров у молодой тщеславной женщины - все эти ребячества, все эти простые, нелепые, но необыкновенно сильные, живучие и властно требующие удовлетворения инстинкты и страсти уже не казались Сиддхартхе ребячеством. Он убедился, что люди живут ими, что ради них они совершают бесконечно многое - предпринимают путешествия, ведут войны, претерпевают всевозможные лишения и страдания. И он научился теперь их любить за это. Он видел жизнь, живое, неуничтожаемое, видел Брахму в каждой из человеческих страстей, в каждом человеческом поступке.