Сиддхартха

Worthy of love and admiration were these people in their blind loyalty, their blind strength and tenacity.	Достойными любви и удивления казались ему теперь люди в своей слепой верности, слепой силе и упорстве.
They lacked nothing, there was nothing the knowledgeable one, the thinker, had to put him above them except for one little thing, a single, tiny, small thing: the consciousness, the conscious thought of the oneness of all life.	Ничем они не стояли ниже, ни одного преимущества не имел над ними ученый и мыслитель, кроме одного, единственного: сознания, сознательной мысли о единстве всего живущего.
And Siddhartha even doubted in many an hour, whether this knowledge, this thought was to be valued thus highly, whether it might not also perhaps be a childish idea of the thinking people, of the thinking and childlike people.	И подчас у Сиддхартхи даже возникало сомнение, действительно ли это знание, эта мысль имеют такую высокую ценность, не представляет ли и это знание одно из ребячеств мыслящих людей-детей.
In all other respects, the worldly people were of equal rank to the wise men, were often far superior to them, just as animals too can, after all, in some moments, seem to be superior to humans in their tough, unrelenting performance of what is necessary.	Во всем прочем, на его взгляд, мирские люди стояли не ниже, а часто даже и выше мудреца, подобно тому, как и животные, в своем упорном, не уклоняющемся в сторону стремлении к достижению необходимого им, подчас кажутся стоящими выше людей.
Slowly blossomed, slowly ripened in Siddhartha the realisation, the knowledge, what wisdom actually was, what the goal of his long search was.	Медленно развивалось и созревало в Сиддхартхе сознание, что такое, в сущности, мудрость, в чем заключалась цель его многолетних исканий.
It was nothing but a readiness of the soul, an ability, a secret art, to think every moment, while living his life, the thought of oneness, to be able to feel and inhale the oneness.	Ведь, в конце концов, она сводилась лишь к готовности души, к способности к тайному искусству - во всякую минуту, среди всяких переживаний мыслить, чувствовать, вдыхать в себя единство.
Slowly this blossomed in him, was shining back at him from Vasudeva's old, childlike face: harmony, knowledge of the eternal perfection of the world, smiling, oneness.	Медленно, словно цветок, распускалось в нем это сознание, и на старом детском лице Васудевы он находил отблеск его сияния: гармонию, уверенность в вечном совершенстве мира, улыбку, единство.
But the wound still burned, longingly and bitterly Siddhartha thought of his son, nurtured his love and tenderness in his heart, allowed the pain to gnaw at him, committed all foolish acts of love.	Но рана в душе все еще горела - с тоской и горечью вспоминал Сиддхартха своего сына, лелеял в сердце свою любовь и нежность, растравлял свое горе, совершал все безумства любви.
Not by itself, this flame would go out.	Вовек неугасимым казалось это пламя.
And one day, when the wound burned violently, Siddhartha ferried across the river, driven by a yearning, got off the boat and was willing to go to the city and to look for his son.	И вот однажды, когда рана горела особенно сильно, Сиддхартха, снедаемый тоской, переправился через реку, вышел из лодки и готов был уже отправиться в город, чтобы разыскать сына.
The river flowed softly and quietly, it was the dry season, but its voice sounded strange: it laughed!	Река текла медленно и тихо - это было в сухое время года - но голос ее звучал как-то странно, словно она смеялась!
It laughed clearly. The river laughed, it laughed brightly and clearly at the old ferryman.	Река звонко и явственно смеялась над старым перевозчиком.