По нашему мнению, время для такого союза (даже если он был бы только временным) еще не пришло. Необходимо ждать, пока конфликт между правыми и левыми обострится. Таким образом, Савинков поступает мудро, действуя пока сдержанно. Однако для меня предельно ясно, что время Савинкова придет, что такой человек, как он, не может погибнуть. По моему глубочайшему убеждению, и я осмеливаюсь считать, что Вы придерживаетесь того же мнения, он предназначен для того, чтобы сыграть великую роль в истории России».
Сложно сказать, продолжал ли Рейли летом 1924 года по-прежнему надеяться на «перерождение большевиков», как и полтора года назад. Но идея поездки «к «сволочам» у него явно вызывала подозрение. Правда, ходили разговоры о том, что и сам Рейли сначала собирался ехать вместе с Савинковым «внедряться». Но потом передумал.
Савинкова от поездки ему отговорить не удалось. Рейли был прав в одном — он очень боялся постепенного политического угасания и забвения в эмиграции. А поездка в СССР давала ему хоть какой-то шанс на будущее.
Писатель Александр Куприн вскоре напишет: «Савинков уже не мог жить без стремительного движения, без яростной борьбы, без хождения по ниточке между жизнью и смертью, без громадных чувств напряжения и победы. Это — страсти сильнее и неотвязнее всех наркотиков. Бессознательная инерция движения довела его до московского судилища и… позора». Как бы то ни было, он сам выбрал свой путь.
Решившись на поездку в Советский Союз, Савинков написал завещание с подробными указаниями о том, как делить в случае его гибели между родственниками его деньги. архивы и сочинения. Часть средств он. вероятно, передал на хранение Рейли, поскольку в его завещании есть и такая строчка: «Все деньги, принадлежащие, находящиеся в этот момент у сестры моей Веры Викторовны Мягковой или у Сиднея Георгиевича Рейли… разделить между моими близкими».
Незадолго до отъезда он увиделся с Владимиром Бурцевым, которого называли «охотником за провокаторами». Савинков с восторгом начал рассказывать о «могучей революционной организации», действующей в России. Опытный Бурцев, однако, потребовал от него не ехать в СССР, так как, по его мнению, это была поездка на верную гибель, и Савинков неминуемо угодил бы в сети чекистов. «Я не могу поверить в существование такой крупной и разветвленной организации, — говорил он. — Все это так далеко от советской действительности. Такая большая организация не может ускользнуть от ока ГПУ. Она насквозь проедена провокацией. И если она еще не ликвидирована, то только потому, что ее ликвидация не входит в планы ГПУ. Вас ожидает грандиозный провал. Подумайте о возможных трагических последствиях».
Но Савинков прервал Бурцева взволнованной речью: «Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать… Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел… Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!»
«Да, я подозревал, что мной играют, — писал Савинков в своих показаниях на Лубянке. — Да, я считал, что у меня есть 20 % на арест. Но моя революционная совесть не позволяла мне оставаться в Париже. Я
Девятого августа в Париже устроили прощальный обед по случаю отъезда Савинкова и Деренталей. В нем участвовал и Рейли, который оставался во Франции до конца августа. Потом он снова собирался вернуться в Америку.
На следующий день Савинков, Дерентали и Федоров выехали в Варшаву. 13 августа они уже были в Вильно. 14-го Федоров один перешел советскую границу, чтобы подготовить переход Савинкова. Там он провел совещание с чекистами Сергеем Пузицким, Яном Крикманом, Романом Пилляром, которые под видом активистов ЛД должны были ждать прибывающего из-за границы «вождя освободительного движения». 15 августа 1924 года группа во главе с Савинковым (по советскому паспорту — Виктор Иванович Степанов) перешла польско-советскую границу.
«Рвусь кричать на весь мир, что Савинков не предатель»
Друзья Савинкова за границей в первое время, разумеется, понятия не имели о том, что с ним происходит в СССР. Рейли не был исключением.
Первые признаки беспокойства у них появились где-то через неделю после перехода Савинкова и его спутниками советской границы.
Рейли знал о маршруте, по которому Савинков и его спутники должны были добраться до Москвы. По всем расчетам, они должны уже были дать знать о себе. Но почему-то молчали. Да и могущественные и вездесущие «Либеральные демократы» вдруг бесследно исчезли.