Сигналы точного времени

В наших новых комнатах теснится такой свой и уже будто зашедший попрощаться, дух вещей, привезённых из Джамбейты: посуды, шкафов, дивана, стульев, ковров, одеял, боязливо жмётся в отдающем звоном просторе голых стен в зябкой побелке, отдушке постной олифы, среди свежеокрашенного тёмно-вишневого дощатого пола, ацетоново-белых рам с волнистыми швами пахучей, как в душном валенке, замазки. Соломенно-пепельный куб комнаты с лимонным кругом света на потолке, в центре – деревянная таблетка в кляксах побелки, из отверстия – провод с черным патроном и прозрачная колба лампочки с распорками на которых повисла сонная оранжевая молния.

Теперешний наш дом, приподнятый над землёй на высоту второго этажа – отложенное яйцо в пухе стелющейся низким горизонтом зимы. Если казахские родственники пустятся искать нас по старому следу, ничего у них не выйдет.

31.

На запорошенном асфальте под фонарём птицами в карусели огромные бледные тени снежинок.

32.

За дверью своей квартиры сначала оказываешься не на улице, в подъезде, вверху просторной и несмотря на большое окно сумрачной полости дома, набирающей темноту к нижним маршам, как внутри витков раковины на полке в серванте. Словно вертикальный двор, общий и ничейный, с площадками перед квартирами и ступеньками до срединного пролёта к высокому в клетку окну, вниз, к двум квартирам первого этажа, тремя ступенями к почтовым ящикам, тамбуру и, наконец, к широкой двери на улицу. У соседней с нашей квартирой поднимается вверх приваренная к штырям в стене металлическая лестница к запертому на навесной замок квадратному люку. Под ним слышны пемзовые шорохи, воркование голубей, с жимом игрушечного клаксона хлопки крыльев. Край площадки и ступени огорожены деревянными перилами на железных круглых стойках. Скоро меня потянет тронуть языком одну, отливающую тёмным металлом, и, осенённый запоздавшим раскаянием, буду отчаянно пытаться вернуть его обратно. Небольшая, но чувствительная часть останется стынущим разводом по железу, горячая кровь с тёплой слюной наполнит рот, а я, жалобно воя, поспешу наверх под защиту мамы.

33.

В чёрной цигейковой шубе, такой же круглой шапке на завязках, под горло перехваченный колючим шарфом, затянутым узлом на спине, в связанных бабушкой варежках, сгибая с трудом при шаге толстые покатые валенки, по одной преодолеваю ступени, прислушиваясь, принюхиваясь, отпихиваю с усилием наружную дверь на пружине. Дом из бесчисленных прямоугольных продолговатых икринок льдистого цвета, замурованных в сером неряшливом растворе, белеет плоскостями мокрого сахара снаружи, тёмными окнами вовнутрь. По бокам, не считая маленьких чердачных оконцев, смыкающиеся тупым углом под шиферную крышу глухие стены. С нашей стороны, обращенной к шоссе, краснокирпичной пиксельной кладкой лозунг «СЛАВА КПСС». Прочесть не умею, но понимаю, что это огромные буквы и в аккурат приходятся на нашу квартиру, мы живём сразу за ними.

Огромная полуденная белизна вверху и под ногами. Ноздри глубоко втянули холод – ныркий, натянутый пологом с невидимыми токами ветра; гнётся, шаркает по насту нижними концами жухлый куст, звуки отдаются в обонянии. Насыпь дороги с остьями серого репейника в снежных отвалах с клиньями золы. За бортом дороги – в линию плосколицые и низколобые одноэтажные синие, зеленые, голубые, салатовые деревянные дома с вьющимися дымами, вразнобой растопыренные ветлы; прищемив тишину остроугольными кликами качнули верхушки веток вороны (здесь их зовут «карга»). Неясного назначения вытянутая постройка с частыми дверями, через узкий проезд, протяжённое, бело-серое кирпичное здание с зарешёченными окнами, голые веники тополей и высокая железная труба, испускающая желтоватые пухлые клубы, к нюху тут же присовокупилась тусклая горчинка. – Везде снег и разбегающиеся натоптанные синие тропки до самого края, где угадываются низкие вытянутые постройки. Меня ничто не удерживает, кроме симпатической связи с наложенным мамой строгим запретом никуда не отходить от дома, – а куда здесь идти? Снежное белое впереди, перед домом, и сзади, за домом, и за дорогой: перебежки на ту и на эту сторону напоминают катание на доске-качалке в одиночку, когда нет другого для возвратного раскачивания. Ходьба по ребусу натоптанных во дворе тропинок и, наконец, первая встреча – полненькая, приятная с виду женщина в бордовом пальто с меховым воротником в пушистой шапке-колпаке спешит к подъезду, спрашивает, чей я? Отвечаю с готовностью: «Мы Шантаевы, мы теперь здесь живём, вон там», – показываю варежкой в сторону наших окон на втором этаже.  – Очень хорошо, а мы под вами, будем соседями, приходи в гости, Ире, дочке, семь, а сыну, Вове пять, тебе сколько?  – Мне в августе будет пять… – Молодец, подружитесь…

34.

Вечером у телевизора, папа, поджав ногу, другую вытянув, откинулся на диванную спинку. Мама на стуле, поддерживая меня снизу ладонями, я у неё коленях, головой на груди, обнял за шею. На её шее отросток, капля из светлой кожи на тонкой ниточке, до боли жутко, что может оторваться.

35.