Если дядя Саша спокойный, кроткий, то дядя Хамит его противоположность. Он тоже папе брат, а мне получается дядя, но в какой степени – непонятно, да и не важно. Крупный, объёмистый, круглое как арбуз лицо, истыканное оспинами, на голове короткий жёсткий ёршик. От него приятно пахнет как будто мехом, или войлоком, ещё пастбищем и скотом. Громогласный, напористый, заполняющий собой всё, наверное, даже и степь. Стоит ему появиться, и я оказываюсь в широких шершавых ладонях, меня подбрасывают, трясут, жмут, пока, усевшись на низкий диван, дядя не ставит между колен, разворачивая к себе и нависая своим большим лицом строго спрашивает: «Казакша сейлескен?» (говоришь по-казахски?). Отрицательно трясу головой (многое понимаю, разбираю, но не говорю). «Ай, бала», – разочарованно тянет дядя, цокает языком в явной досаде: «Не учат казахскому, да?». Киваю. Его огромное, как полная луна в кратерах, раскосое лицо с выпирающей шишкой носа в бессчётных чёрных крапках сближается вплотную: «Наш род "маскар". Это значит, ты из рода черного верблюжонка! Плохо, что твой отец тебе ничего об этом не рассказывает!». Его и вправду здорово огорчает, что я не усваиваю казахские обычаи, почти не знаю язык и расту русским мальчиком. – Дядя Хамит отстраняется, хлопает себя по коленям, ерошит мои волосы: «Кет бала» – беги, смотри, я привез тебе подарки» …
В коридоре, над проёмом в большую комнату висит квадратная фанерка с нарисованной кошачьей головой. В какую бы сторону не отошел, её зрачки смотрят прямо на тебя. – Дядя Хамит нарисовал масляными красками, он хорошо рисует.
(
29.
Прожекторный сноп от чёрного кубика машины, красные кружки задних фонарей. Фары подпрыгивающей впереди нас машины выхватывают будто вымазанные извёсткой заснеженные спутанные деревья, вслед бежит пятно черной тени.
30.
Когда переехали из Джамбейты в Дарьинск, наш новый дом походил на огромное яйцо, лежащее в снегу посреди открытой во все стороны пустоты. В Джамбейте у нас была своя половина с двориком, там всё было понятно, а этот дом – лабиринт, прячущий в своём протяжённом теле соседские проходы и норы, закупоренные входными дверями, словно петляющие следы жука-древоточца, скрытые под корой дерева. И у нас своя дверь и непривычные помещения за ней. Справа от входа – маленькая комната с окном (теперь моя детская), прямо через коридорчик – мрачноватая комната с широким окном (зал), коридор отворачивает влево и там ещё комната, посветлее и с широким окном, выходящим на другую сторону дома (спальня), а прямо – небольшая кухня с газовой плитой и резиновым шлангом от вентиля вишневого цвета баллона. Напротив спальни перед кухней массивная, светло-голубая дверь в небольшое помещение, пахнущее холодной водой и умыванием, пол из коричневой звучной плитки. Глубокая белая изнутри и шершаво-чёрная снаружи ёмкость на ножках – чугунная ванна. Эмалированная раковина с круглыми дырочками слива, с блестящей трубкой крана, загнутой коротким носиком. У глянцевой голубоватой кафельной стены на широком бортике раковины в пластмассовой мыльнице отдающий ёлкой зеленоватый брусок мыла с выдавленными мелкими цифрами и резкими белёсыми гранями. Высокий тёмно-зелёный бак поверху чугунной топки с дверкой – титан для нагрева воды. Конструкция в виде белого сундучка со свисающей на железной цепочке толстой ручкой-хваталкой, подведённая чёрной трубой к овальному в сечении сосуду с широким керамическим бортиком, уходящим вглубь покатым внутренним нёбом, снаружи чем-то наподобие кадыка у основания шеи, упёртым в пол – унитаз. Здесь же и мой синий эмалированный горшок, накрытый крышкой с дужкой, как у кастрюль на кухне. Незадачливое квадратное окошко размером с форточку в стене над ванной.
Когда титан натоплен, звуки мягкие, в остальное время волглые, гулкие, расставленные по отдельности, сообразно помещенным предметам, так или иначе связанным с хождением в туалет, стиркой, умыванием рук и чисткой зубов…