Сияние

Той ночью впервые появились ангелы. Серафимы, ты понимаешь? Не ангелы в рюшах, с пышными розовыми крыльями и нимбами вроде обручальных колец. У этих были колёса, исполненные очей [78], и голоса, похожие на шумы из бездны. Мы, бедные дурни! Мы думали, это оборудование, обратная связь. Вся эта дорогая звуковая хрень, которая никому не нужна, но Северин всё равно на ней настояла. Марианна была единственной, кто мог принудить эти машины к повиновению, но даже она была в этом деле новичком; ей раньше никогда не доводилось работать с таким крутым оборудованием. Мы думали, что вой, гул и жуткая, жуткая вибрация – это проблема Марианны. Не обращайте внимания, не обращайте внимания, просто ступайте спать. – Он прикрыл лицо руками, но отнял их миг спустя, и маска едва скрывала яростное возбуждение в его дрожащем теле. – Следи за полётом второго ножа: он воткнётся в правое плечо, параллельно первому – как художественно! Как умело!

Но ангелы снова пришли утром. Это не была обратная связь. Голоса серафимов звучат в той же тональности, что и наши желания. Когда их слова вошли в меня, я ощутил раковую опухоль в своей душе и, в то же самое время, тело моё расцвело, обретая красоту. Гул. Голоса. Сперва тихие, словно ты в комнате, полной людей, и все постоянно говорят, но ты не можешь разобрать слова, лишь океан звука. Прибой, то сильный, то слабый. Третий нож, дамы и господа, удар в левое бедро! О, ей было больно, все это поняли! Кровь течёт по внутренней стороне её красивой ножки. Только поглядите, как она капает на сцену.

На четвёртый день они нас разбудили посреди ночи. 2:14 утра, если верить моим часам. Марианна пела. Пела, кричала. Кричала, пела. Она была такая красивая; у неё такое сделалось лицо, когда она услышала ангелов, поющих её голосом. Как я её любил! Это не прекращалось. Никто не мог заснуть. Но мне это нравилось. Я бежал сквозь океанский прибой, пытаясь подобраться ближе – если бы я только мог подобраться ближе! Если бы я мог подобраться ближе, я бы увидел их лица, их глаза и их колёса. Кое-где на отснятом материале слышно, как они шепчут среди деревьев. Вот и всё присутствие Бога, которое может услышать эдисоновский микрофон. Они хотели, чтобы мы ушли, но Северин не слушала. Я и её любил за это. Прямо перед её носом происходило то, чего она не могла объяснить. Нечто настоящее. Нечто, превосходящее её. В моих запасах нет наркотика, который мог бы с этим соперничать. Но говорили об этом только мы вдвоём. И она была убеждена, твёрдо убеждена, что всё каким-то образом связано с мальцовыми китами, потому что не видела серафимов, как видел я. Она не понимала их песен, песен, похожих на радуги, стрелы и смерть. Она лишь глядела на море, на тех рыб, на те огромные, тупые острова, похожие на иссушенные мозги, плавающие в крови. Она глядела. Просто глядела. Как будто её поставили на паузу. Ага! Четвёртый нож, столь же настоящий, как все прочие, в правое бедро, как в масло, друзья мои! Ну же, ахайте! Сжимайте свои жемчуга! Видите её мучительно разинутый рот – он такой же настоящий, как вы и я! Кровь ей к лицу – эти капли, они как драгоценности, как нити рубинов. Нет ничего более изысканного!

Мы поссорились в ночь перед тем, как они с Эразмо ушли вдвоём. К тому моменту Марианна была ранена, и я хотел вызвать транспорт со станции Белый Пион. Я хотел позаботиться о моей Мари. Но ещё сильнее я хотел, чтобы они ушли, просто ушли, чтобы я остался наедине с голосами. Чтобы я смог наконец-то их послушать и по-настоящему услышать, в тишине. Никто из них не мог заткнуться. Они не могли открыться звуку. Голоса к тому моменту сделались оглушительными – они не давали думать, не давали пошевелиться. Их глаголы на вкус были как жизнь. Серафимы касались нас, касались меня. Они всё время говорили, словно карнавальные зазывалы, рекламирующие известную вселенную. Мы с Северин постоянно ругались – на Сатурне мы были любовниками, а с человеком, с которым ты трахался, всегда обращаешься намного хуже, чем с тем, с которым не довелось. Она вопила: «Я должна узнать, я должна. Забирай Мари и убирайся, если хочешь; ты мне не нужен». Я ударил её – она ударила меня в ответ. Такое у нас иногда случалось. Но я её толкнул. Я её толкнул, и она упала.

Ты бы никогда не понял. Оставь меня одного с колёсами, и очами, и небесами, и твоими жалкими вопросами. Только не спускай глаз с пятого ножа – пронзающего сердце, такого же истинного и острого, как любовь. Останови колесо, будь любезен. А теперь помоги ей спуститься, и не задень блёстки. Звезда ножей – безупречно, раз уж я сам так говорю. Итак, я взмахиваю рукой, волшебной палочкой, колышется занавес из света – абракадабра! Она в полном порядке! Покрутись перед зрителями, милая, покажи им, что на тебе ни царапины. Она в порядке. В порядке. Видите? Она в порядке.

А потом Безумный Король Плутона опустил лицо к взломанному полу своего разрушенного дворца и заплакал так, словно узнал, что больше никогда не увидит солнце.

«Каллиопа – беззаботный кит»

(социальная реклама)