Сияние

– Сделай это, – снова закричал он и упал, словно подогнулись колени. Его маска со спутанными ветвями папоротников молила меня пустыми глазницами. Как же выглядело лицо Варелы? Я должен был его помнить; должен был помнить Макса, человека с лампами; должен был помнить его так живо, как любой ребёнок помнит любимого героя какой-нибудь увлекательной истории, услышанной на заре юности. Но ничего не было. Мой разум сопротивлялся. Я тряхнул головой, вскинул руки, сглотнул собравшуюся желчь. Я весь состоял из желчи, из неё одной. Я не понимал, чего он от меня хочет!

– Сделай это, – прошептал Король Плутона. – Прости меня. Прости. Я её убил. Прости меня.

Я уставился на жалкое подобие человека перед собой. Неужели всё так легко? Так просто и банально, так… старомодно, как обычное убийство? Он её любил, а она его не любила; или она его уволила, и он не вынес позора; или они поссорились, и он не рассчитал силу? Я попытался представить себе, как он душит Северин, вышибает ей мозги на плоских камнях, где мои родители раскладывали бельё для сушки до того, как их вырвали из этого мира. Может быть… может, я видел, как это случилось, и потому мой разум отказывается вспоминать те чудовищные дни на берегах Кадеша.

– Никогда! – прошипел я. – Никогда я тебя не прощу.

Но он лишь рассмеялся: высокий, визгливый, пронзительный, булькающий смех раскатился в пустоте жуткого склепа.

Максимо Варела щёлкнул пальцами. В центре помещения возник походный костёр с беспокойно моргающими углями. Заиграли барабаны, а вслед за ними и дудки – громкие, похожие на уханье сов. Восемь фигур плясали вокруг костра, нагих, разрисованных, в масках: серебристый мужчина в маске с клювом, с широкими линзами объектива над глазами, напоминающими бандитскую морду енота; мужчина и женщина, разрисованные под пламя и лес, её маска была циферблатом часов, его – обожжёнными остатками водолазного шлема; двое мужчин в нарядах, сплетённых из бесценных стеблей пшеницы; женщина-циклоп, чей единственный глаз был чёрной ямой; мужчина цвета индиго с лицом быка и шрамом в виде звезды на щеке и отмеченный мелом ребёнок, сжимающий одной рукой другую, в простой арлекинской белой маске с двумя чёрными сердечками там, где полагалось быть ямочкам на щеках, с отверстием для рта в виде сердца. Я сжал собственную руку – рефлекторно, инстинктивно. Под перчаткой ощутил рельеф шрамов; тягучую плоть; скрытую рану, из которой сочилась жидкость; мягкие, извилистые копошения этого… Святые на небесах, почему сейчас? Оно не шевелилось уже много лет.

Ребёнок вертелся среди танцующих взрослых, тянулся к ним, чтобы они его коснулись, прижали к себе, утешили. Они не обращали внимания. Женщины обнимались; мужчина с глазами-камерами поднял миску молока и лил его на себя, на остальных – они слизывали молоко с кожи друг друга, глотали, плясали под его струями, словно под бледным дождём. Капли сливок собирались у них на ключицах, на груди, на плоских животах. Ребёнок угрюмо обсасывал пальцы, присев у костра. Потом женщина, разрисованная как лес, вскрикнула и исчезла среди теней.

«Нет, нет, нет!»

Мужчина с лицом быка начал задыхаться. Он схватился за горло. Его лицо стало опухать; рвота полетела с губ, и была она не жидкостью, но потоком света, пузырящегося, пенящегося, алого света. Чьи-то когти терзали лохмотья моей памяти. Какие-то крючки, острые осколки. «Ох, Просперо, ты ничего там не найдёшь. Моя память – бесплодная земля». Циклоп неестественно задёргался, его руки и ноги изогнулись под уродливыми углами, и появилось лезвие, которое вонзилось в центр его чудовищного глаза.

На сцене возник Король Плутона. Он привёл женщину, выкрашенную в красный цвет. Нет – не выкрашенную в красный, но с ног до головы в крови. На ней была маска Северин, но теперь фарфоровое лицо было испорчено брызгами артериальной крови. Алая и чёрная кровь испятнала её обнажённую грудь, собралась в ложбинке на пояснице, стеклась и наполовину высохла над ключицами, превратила живот в алое царство. Это была не Северин. Это была не она! Это тело, такое вульгарное и выставленное напоказ, не было телом, о котором я мечтал. И всё же я отвернулся, как будто она была ею, могла быть. Король передавал её от танцора к танцору; она была нежна с каждым, даже – наконец-то – с бледным ребёнком. Его она подняла, закружила. Он рассмеялся, и она швырнула его на землю. Я рванулся вперёд, сам того не ожидая, как дурак. «С ним всё в порядке, конечно в порядке. Это всего лишь представление, затеянная фиглярами чепуховина, чтобы скоротать время на проклятой богом планете; только вот не надо с ним так грубо – он же маленький; он хороший мальчик». Смех мальчишки превратился в плач.