Сияние первой любви

Надо позвонить маме, вот что. Она наверняка знает все новые номера телефонов. Хотя не хочется ей звонить, не хочется слышать очередные упреки в свой адрес. Тем более сама мама ни разу не захотела с ней поговорить за это время. Тоже из своей жизни вычеркнула блудную дочь, выходит? Не говоря уж о папе?

Конечно, она во всем виновата сама, и даже отрицать этого не будет. Она совершила преступление против семьи, против нравственности, против устоев. Конечно, она не может рассчитывать на понимание. Но мама! Ведь мама должна быть понимающей – априори! А если бы она совсем от Вали ушла, забрав детей, – все было бы по-другому, что ли?

Да, все было бы по-другому, наверное. Потому что это бы вписалось в привычную схему устоев и нравственности. С трудом бы, но вписалось. А ее поступок – вне схемы, вне понимания.

Мамин телефон долго исходил длинными гудками, пока она не услышала ее строгий суховатый голос:

– Да, Таня, я тебя слушаю. Здравствуй.

И, пытаясь преодолеть эту суховатую строгость, граничащую с презрением, она горячо затараторила в трубку:

– Ой, мама! Как хорошо, что я до тебя дозвонилась! Как вы там? Как папа? Здоровы?

– Да, Таня, мы с папой здоровы. Если наше состояние можно назвать здоровьем, конечно. Спасибо за внимание, дочь. Я тронута.

– Мам, не разговаривай со мной так, пожалуйста…

– А как? Как мне надо с тобой разговаривать? Ты что, не понимаешь, во что превратила нашу жизнь, Таня? Мы же с отцом почти не разговариваем, он всю вину свалил на меня. Якобы я виновата в том, что ты… Что это я тебя так воспитала. У нас в доме поселилось большое горе с тех пор, как ты уехала. Даже твой номер набрать и то сил нет, да и рука не поднимается, если честно. Да, Таня, у нас тихо в доме и горестно. И мы не понимаем, за что ты нас так наказала, Таня. Ударила по самому больному… Да если б ты знала, как мы с отцом по внукам скучаем!

– Не поняла… – похолодела Таня. – Почему скучаете? А Даня с Егором… Они что, у вас не бывают?

– Нет, не бывают, представь себе.

– Почему?

– И ты еще спрашиваешь? Им же Валя запретил у нас бывать!

– То есть как это – запретил? Что ты говоришь, мам?

– Что есть, то и говорю. Так нам и объявил – не стоит, мол, беспокоиться, уважаемые. Это мои дети, и все вопросы по их пребыванию я буду решать сам. Представляешь? Это мы, родные бабушка и дедушка, – чтобы не беспокоились! Я даже предположить не могла, что от Валентина когда-нибудь такие слова услышу! И вот, дождались! Хотя папа говорит – его можно понять. Но как такое можно понять, а? Когда родные бабушка с дедушкой внуков не видят?

– Мам! А кто в таком случае Даню из школы забирает? Неужели Валя сам за ним ездит? И потом, дома… Его же надо обедом кормить, уроки делать…

– А тебя этот вопрос вдруг взволновал, да, дочь? Месяц не волновал – и вдруг?

– Но я думала, ты Даню из школы забираешь, как обычно…

– Да, было у нас обычно, а стало совсем не обычно. Так и живем теперь, да.

– И все же, мам… Кто его забирает из школы? Сам Валя?

– Нет, не сам. Нанял он какую-то женщину, она утром Даню с Егором в школу на машине привозит, потом Даню забирает. А потом и за Егором приезжает, я видела. Я хотела с Егором поговорить, но она мне и этого не позволила, представляешь? Мягко так оттеснила, с милой улыбкой. Извините-простите, мол, мы торопимся. Нам еще в бассейн надо успеть и к репетитору по английскому. Наверное, ей Валя четкие указания дал, чтобы не позволять нам с отцом с детьми общаться.

– Значит, ты их новых номеров телефонов не знаешь, мам?

– Нет, не знаю. Я и к школе ходить перестала, потому что трудно мне родных внуков издалека видеть. Да и времени сейчас нет. Я ведь стараюсь все время рядом с отцом находиться, потому что он совсем в депрессию впал. Говорит, никогда тебе не простит. Вот что ты натворила, доченька! И свою жизнь разрушила, и нашу с отцом тоже!

– Мам, но я же вернусь. И все будет по-прежнему, мы же с Валей договорились…

– Да не может быть по-прежнему, как ты этого не понимаешь-то, господи? Откуда вдруг в тебе такая самонадеянность взялась? Или ты решила, что Валина любовь к тебе – это не чувство, а твердокаменная стена? Но ведь любую стену таким предательством пробить можно. Подлостью и предательством.

– Мам, прости меня! Ну не могла я иначе, мам…

– Все, не могу больше с тобой разговаривать! И не звони больше! Дай нам с отцом успокоиться хоть немного. Я понимаю, конечно, что надо родной дочери все прощать и пытаться понять, но я не могу. Не получается у меня с пониманием. А стало быть, и с прощением тоже. Все, Таня, все…

Мамин телефон отключился, и Таня заплакала тихо, размазывая горячие слезы по щекам. Потом торопливо начала перебирать имена, записанные в памяти телефона, – кому еще можно позвонить…