Сияние во тьме

Без сомнения, я побледнел как смерть, но болтал еще развязнее и громче, хотя шум нарастал. Что мне оставалось? Это был мертвый, глухой, быстрый звук, какой издают стрелки часов, обернутые ватой. Дыхание застряло у меня в горле, но полицейские ничего не услышали. Слова слетали с моих губ быстро и яростно, а шум все усиливался. Я вскочил и принялся громко спорить о мелочах, лихорадочно жестикулируя, но грохот рос. Почему они не уйдут? Я расхаживал по комнате, топал ногами, делал вид, будто их замечания разгневали меня, но шум поднимался. Боже! Что мне оставалось? Я брызгал слюной, буйствовал, осыпал их проклятиями. Схватил свое кресло и обрушил его на половицы, но шум нарастал – неумолимо и страшно усиливался. Становился громче, громче, громче, а мужчины болтали и улыбались. Неужели они ничего не слышали? Боже правый, нет, нет! Конечно, слышали, подозревали, знали и насмехались над моим ужасом! Так думал я тогда, так думаю и сейчас. Ад был бы лучше этой агонии! Любая мука – легче этого издевательства! Я не мог больше видеть их лживые улыбки, и почувствовал, что должен закричать или умру! И снова – стук – громче, громче, громче, громче!

– Злодеи! – завопил я. – Хватит лицемерить! Я сознаюсь – сорвите доски: здесь, здесь бьется его ужасное сердце!

Брайан Джеймс Фримен. Люблю тебя мама

Эндрю резко остановился на четвертом этаже хосписа – там, где коридоры «Солнечных деньков» пересекались. За углом щебетали две медсестры, а он не испытывал теплых чувств к местному персоналу. Эти люди обожали болтать с тем, кто попадется им на глаза. Сначала ему казалось, что ими движет симпатия, но вскоре он понял – дело в любопытстве. К кому вы пришли? Это ваш родственник? Вы друг семьи? Глупые, бестактные вопросы.

Сейчас мама была одна, и Эндрю мучила мысль, что его нет рядом, но, учитывая обстоятельства, он прекрасно справлялся. Работал, чтобы платить по счетам, придавал их жизни видимость порядка, пока она умирала. Выполнял мамины прихоти, покупал ее любимые сигареты, даже после того, как доктор велел, чтобы она бросила дурную привычку, пока не поздно (как будто на последней стадии это могло помочь), и делал все, что нужно.

Медсестры продолжили обход, и Эндрю поспешил по коридору, стараясь ступать тихо и не привлекать к себе внимания. Он помнил первый визит в это здание – чистый, светлый кабинет рядом с вестибюлем. Эндрю умолял заведующую приемным отделением, мисс Кларенс, принять маму в хоспис, помочь ему перевезти ее из дома, где прошло его детство. Он больше не мог заботиться о ней должным образом.

Мисс Кларенс изучала бланк, который Эндрю заполнил крупными печатными буквами, и, конечно, сразу же спросила, хватит ли у него денег, но он ответил, что справится, если они разрешат платить в рассрочку, пока он не продаст дом. Это ведь возможно?

Так и оказалось, и Эндрю накрыла волна облегчения, но тут мисс Кларенс удивила его, заговорив о более серьезной проблеме, которая даже не приходила ему в голову. В «Солнечных деньках» не было мест.

– Что вы хотите сказать? – спросил Эндрю. У него задрожали руки. – Разве здесь не умирают?

– Видите ли, мистер Смит, – терпеливо объяснила молодая женщина за столом. – Наши гости живут здесь столько, сколько нужно, чтобы завершить жизненный путь. Нам не нравится слово «умирание». Оно жестокое и бескомпромиссное. Мы говорим «переход».

– Когда же место появится?

– Нельзя сказать точно, но, если вы согласны с планом оплаты, который мы обсудили, вам позвонят, как только комната освободится. Вы понимаете, мистер Смит?

Эндрю прекрасно ее понял. Он потратит все свои накопления ради краткого пребывания мамы в этом месте, но администрация хосписа хочет, чтобы они дожидались этой привилегии. Людям, облеченным властью, нравится ее проявлять, мучить слабых. Эндрю это знал. Мама все ему объяснила.

Впрочем, он подписал договор и отправился домой. Что еще оставалось? Мама любила его, а он – ее. Эндрю сделал бы все, чтобы она была счастлива. Он знал: на свете нет ничего дороже материнской любви. Ни девушка, ни жена, ни другой родственник не будут ценить тебя так, как мама, и эту любовь нужно возвращать, возможно, сторицей.

Теперь он терзался ожиданием другого рода. Время смерти мамы – ее перехода, как сказала бы мисс Кларенс, – приближалось. Он любил маму всем сердцем и хотел остаться с ней, когда наступят последние мгновения. Быть рядом в момент гибели, не позволить ей умереть в одиночестве – в этом и состоял его долг.

Эндрю прошел по светлому яркому коридору, морщась всякий раз, когда подошвы туфель скрипели на чистом, блестящем полу. Где-то неподалеку в телевизоре орала викторина «Рискуй!», но во многих комнатах было тихо. Старики в шаге от могилы не слишком шумят.

Он приблизился к последней двери справа – дальше было окно, выходившее на рощу деревьев. Вдалеке солнце садилось за горы, и небо покрывалось красными, оранжевыми и пурпурными полосами, будто пылало.

Эндрю остановился перед дверью.

Неужели он осмелится сделать то, зачем пришел?