Сила Мира

Раз в день те самые громилы, которые принесли ее сюда, дают поесть. Едой, конечно, тюремное варево можно назвать с натяжкой, но выбирать не приходится. Войдя в камеру, охранник бесцеремонно устраивается на топчане, норовя пристроиться вплотную к бедру, так, чтобы сквозь тонкую ткань чувствовать тепло ее тела. Пытаться отодвинуться бесполезно: тюремщик тут же придвигается ближе, и ждет, пока она поест, бесцеремонно разглядывая почти не скрываемую тонким одеялом фигуру Атталики. После чего забирает тарелку (обязательно при этом хватая ее за руки) и презрительно сплевывает на пол..

Но сейчас охранник смотрит на нее как-то по-другому, ошибиться в том, что это значит, она, выданная замуж десять лет назад, не может.

— Именем Исмины и Аргелеба прошу вас — отвернитесь, — произносит она.

К просьбе охранник остается глух. Усмехается и произносит:

— Зря ты перечила хозяину. Он такой: чуть что не так — убивает.

Атталика поперхнулась варевом, закашлялась, но когда отдышалась, все-таки смогла произнести:

— Я наследница знатного рода, — сказала как-то Атталика. — Мой отец заплатит немалую сумму тому, кто спасет жизнь его дочке.

— Не будет он ничего платить. Его самого скоро не будет.

— Что? — расширяются глаза Атталики.

— Что слышала, глупая. Элрик польстился на то, что в Таваллене поднимут мятеж противники Темесы, снарядил весь эрхавенский флот и двинулся сюда. А вслед за ним выступил весь темесский флот. У темесцев в два раза больше боевых кораблей, и они лучше. Вдобавок Элрик не ожидает удара. Слышишь?

Атталика прислушалась. Какой-то далекий, почти заглушаемый тюремными стенами гул несется с воли.

— Гроза?

— Нет. На море идет бой. Исход может быть только один. К вечеру ты перестанешь быть нужной своему мужу, и он от тебя избавится. Я и мои друзья можем тебя спасти. Выведем из города, может, дадим пару грошей на дорогу. Скажем, что зарезали тебя и скормили свиньям, ха-ха! Бонариху — на корм свиньям… Смешно, правда? Что-нибудь полезное делать умеешь? Шить? Вот и будешь вышивальщицей. Но ты должна оказать нам одну маленькую услугу…

Она отшатывается, как будто ее ударили. С трудом подавляет детское желание забиться под одеяло. Надеясь, что ошиблась, задает глупый вопрос:

— Какую?

— Ну, — замялся он, — скажем так. Я, Тилли и Мейнарт — солдаты, смертельно уставшие от службы. Надоело выполнять всякие мерзкие поручения хозяина, вроде нынешнего. Жен у нас нет, а на шлюх нет денег, хозяин обещал после победы. А вы еще молода и прекрасна, хотя, если по-честному, шлюхи, которых снимал ваш муж и которых вы, несомненно, знаете, красивее. Поэтому мы просим вас — заметьте, пока еще просим, — подарить нам немного радости. Обещаю, никто не уличит вас в нарушении супружеской верности: мы будем молчать, как рыбы. Да и участь заиметь ребенка вам не грозит: все знают, что Богиня-Мать поразила вас бесплодием. Мы ведь немного просим: станьте нашей женой на часочек. А потом катитесь на все четыре стороны. Поверьте, за жизнь невелика плата.

— Прошу вас, не делайте этого… Как я покажусь после такого людям?

— А вы ничего не говорите, только и всего. Кстати, Эмерик ведь может и не убивать вас сам: у него появился новый союзник — страшный, жуть. Из самой Марлинны приехал, и жаждет расквитаться с Бонарами за недавнее поражение. Я бы рассказал, как он убивает, но, боюсь, вы от такого стошните, а мне бы не хотелось за вами убирать… Раздевайся по-хорошему, дорогая, а то будем бить, и, возможно, ногами.

Его пальцы смыкаются на ее запястьях, миска с недоеденным варевом катится по полу. Атталика пытается отвернуться, но в ее рот впечатываются влажные, пахнущие пивом губы. Грубые руки рвут платье, непрочная материя трещит. Схватив оба запястья правой рукой, левой тюремщик бесстыдно мнет ее грудь. Кое-как Атталика выскальзывает из его объятий и бьет босой пяткой в колено. По неопытности подворачивает ногу и со стоном падает на пол.

— Тилли, Мейнарт, помогите! Сучка отбивается!

В камеру вламываются еще двое мордоворотов из тех, что притащили ее сюда. Втроем они хватают ее, один за руки, другой за ноги, прижимают к топчану. Некоторое время бесстыдно разглядывают обнаженную эрхавенку, усмехаются, глядя, по лицу Атталики катятся слезы.

— Тощая больно, — произносит тот, кого зовут Тилли.

— Ты думал, ее там хорошо кормили? Уж точно хуже, чем шлюх — от них хоть какая-то польза.

— А волосы отличные! — произносит третий, наматывая на руку длинную шатеновую прядь.

— Когда мы закончим, можешь на память остричь, — усмехается тот, кто предложил «подарить немного радости». — Ну-с, приступим. Я — первый, так как старше вас по званию, — напоминает он, суетливо снимая штаны и устраиваясь сверху. А ты ничего, Бонариха… Ух! — шумно выдыхает мужчина и резким движением входит.

Атталика Бонар кричит от боли и унижения — совсем как какая-нибудь крестьяночка, попавшаяся на пути господам дворянам Рыцарской земли.