Сила Мира

Но разве дело только в этом? Дай этим власть над Ствангаром, и они умоют кровью весь мир, обращая всех в свою веру огнем и мечом, страхом и обманом… А еще хуже — если Сиагрий и ему подобные как-то связаны с охватившим север Ствангара бедствием. Тогда они вообще спалят Мир и не заметят!

Значит, сдаваться нельзя. Единственное, что она сейчас может сделать — сказать жителям Нехавенда правду и проститься с жизнью. Может быть, кого-нибудь удастся образумить. А смерть… Прошлым летом в Эрхавене погибли тысячи людей. Чем она хуже — или, наоборот, лучше их?

Танцовщица прислушивается. Жрицы тихо переговариваются, что-то рассказывают друг другу. Как Аэлла поняла, все до единой удивлены и подавлены таким неожиданным и страшным поворотом в судьбе. Ни одна не пытается подбодрить товарок по несчастью, предпочитая вариться в собственном соку. И ни одна даже не помолилась в последний час Исмине. Наоборот, сейчас обвиняют во всем не защитившую их богиню. Уже, наверное, и оправдание будущей измене придумали — как всегда в таких случаях, красивое и складное, пестрящее словами вроде: «долг», «ценность жизни», «суть учения». Как будто от них предательство станет добродетелью… Неужели миг назад так же думала и она?

Надо потерпеть, покориться, потом можно наверстать упущенное. Потом уж они им всем покажут… Только ничего этого не будет. Предавший раз — о, как водится, во имя «высших ценностей», — предаст и другой. Причем второй раз будет проще. Конечно, «служитель Единого» и не рассчитывал сразу переманить их на свою сторону. Во время покаяния они только сделают первый шаг… или не сделают. Но за первым последуют другие, и остановиться будет все труднее.

…Конечно, это ее не красит, но Аэлла ловит себя на том, что пытается сообразить, кто из них уже решились изменить Исмине. Высокая, тощая, как палка, старуха, волчицей зыркающая на сокамерниц — наверняка. И эта, помоложе и гораздо толще, с двойным подбородком и щеками, за каждой из которых будто спрятано яблоко. И еще жрица, благообразная, в целомудренном белом чепце, больше похожая на богобоязненную городскую бабушку, а вовсе не настоятельницу храма.

Теперь понятно, почему их не посадили в одиночки, чтобы обрабатывать каждую по отдельности. Старухи, уже решившие продать все и вся по дешевке, формально остаются старшими жрицами, руководящими Храмами. Если найдется среди младших жриц смелая, ее сломит вид лебезящего начальства.

А девчонка-ученица Аэллу приятно удивляет. Встретившись с ней взглядом, танцовщица не замечает ни уныния, ни особенного, лишающего способности мыслить, ужаса. И ей страшно — но она не теряет разум от страха. Глядя на строго сомкнутую линию губ, спокойное, почти величественное лицо (даже несмотря на заплывший от удара правый глаз), послушница еще более укрепляется в своем решении. Если чудо случится, и они выживут, девушку, не предавшую богиню, будет знать весь Эрхавен. А если нет… что ж, она сделает, все, что может.

— Как тебя зовут, девочка? — спокойно спрашивает Неккара. Аэлла чувствует прилив радости: она здесь не одинока. Неккара тоже не поддалась.

— Карина. Я послушница, — разлепляет распухшие от удара губы белокурая.

— Уже послушница? — будто они и не в подземелье, за два часа до казни, а в Храма после молитвы, удивляется целительница. — А меня зовут Неккара, я старшая жрица. Это послушница Аэлла, это младшая жрица Сати, это Крейтон.

— Неккара, нас казнят?

— Если будем ползать на брюхе и лебезить, выдавая других жриц, может быть, и нет. Но мы же не собираемся это делать?

— Не будем… Мне страшно…

— И мне тоже, девочка. Но нельзя сдаваться страху. Исмина нас не оставит…

Девочка на некоторое время замолкла. А потом неожиданно просит:

— А вы можете спеть какую-нибудь из наших песен?

Отказать девочке, оказавшейся смелее и честнее начальства, кажется ей свинством. Набрав в легкие воздуха, Аэлла поет «Колыбельную Нарамис» — одну из песен о защитнице Эрхавена.