Сила Мира

Раньше тут был храм Исмины. Белые стены еще кажутся обманчиво-легкими, почти воздушными, сам Малый Храм как бы парящим над нехавендской улицей. Ворота открыты, из них, несмотря на почти зимний холод, тянет чудовищным смрадом — будто разлагаются на солнцепеке тысячи покойников разом, или все население Нехавенда годами справляло там естественные нужды. Оказывается, и у поздней осени есть преимущества: хороший душок стоял бы тут летом…

В открытых воротах Храма лежит тело. Смерть свалила человека, когда он пытался выбраться из храма, ставшего братской могилой. Человека? Опознать человека в студенистой, смрадной черной куче сгнившего мяса, непросто.

Тетрик отворачивается. Хорошо, что не успел позавтракать — иначе добро бы пропало. Мальчишку рвет жестоко, с желчью. Мне малость получше, но лишь благодаря долгой и многотрудной палаческой работе, еще в отрочестве отучившей блевать при виде разделанного на алтаре человеческого тела.

— Нам надо внутрь, — грустно произносит Жаклин — точнее, на сей раз именно Исмина.

— Представляю, что мы там увидим, — вздыхаю я. Но делать нечего — тем более, что меня и самого тянет выяснить, что происходит. Если удастся понять, как появилась болезнь… в арсенале слуг Владыки появится воистину чудовищное оружие.

На всякий случай окружив себя и спутников магической защитой, я перешагиваю тело в воротах, стараясь не смотреть под ноги. Внутри темно, как в погребе, а воняет, как в марлиннской канализации. Последние лампы погасли, задутые ледяным ветром, несколько дней назад. Тогда же отсюда ушло тепло и остатки жизни. Ныне здесь безраздельно властвует Ее Величество Смерть. Та самая, повелителем которой считается мой Владыка — но мне отчего-то становится не по себе.

Жаклин делает легкое, неуловимое движение рукой — и Малый Храм изнутри преображается. Теплым, янтарно-желтым цветом замерцала храмовая утварь, на которую не польстились даже мародеры, зажигаются давно потухшие факела и лампы. Теперь я понимаю — мы пришли в Молитвенный зал, самое большое помещение Храма. Храм приветствует свою богиню, пусть пришедшую слишком поздно.

Но, знаете, уж лучше вокруг бы оставалась милосердная тьма. Сказано, что во многих знаниях много печали, а я добавлю: есть знания, от которых мгновенно седеют, блюют или останавливается сердце. Вот как сейчас. То, что мы видим в этом магическом свете, заставило оледенеть даже мою кровь.

На залитом кровью и черной слизью мозаичном полу лежат комья такой же слизи погуще. Все, что осталось от тел, изъеденных магической болезнью. Большие — от мужчин, поменьше — от женщин и совсем маленькие — от детей. Кто-то пытался выползти на улицу, спастись из ада на земле, но болезнь разъедала мышцы, они рвались от малейшего усилия, люди оставались на полу, беспомощные, как котята, отданные во власть беспощадной смерти и самого черного отчаяния. Другие умирали на топчанах, которыми заставлен молитвенный зал — ни у кого не хватило сил и храбрости вынести их прочь. Черная слизь, от которой слиплись простыни и одеяла, кое-где еще сочится на пол, под топчаны.

В углу, у стены, расписанной фресками, изображающими похождения «благой богини» (она же, помимо прочего, еще и богиня любви, почти как Амрита), нас ждет зрелище еще «приятнее». Туда вперед ногами оттаскивали покойников и складывали в жуткую «поленницу», пока было кому оттаскивать. Эти умерли первыми, и сгнили наиболее основательно. Под ними расползлась огромная черная лужа, отвратительной бесформенной кучей возвышается груда трупов — уже слежавшихся в единую массу. Тут никого не опознает даже мать — с лиц сползли, обнажив черепные коробки, ставшие слизью кожа и мышцы, и сами кости почернели и растрескались — совсем как обгоревший, оплавленный сахар. Тела продавили сгнившие и почерневшие грудные клетки, понять, где заканчивается один мертвец и начинается другой, уже не сможет ни один мудрец.

При жизни они были разными, кто-то торговал, кто-то воровал, кто-то занимался ремеслами или попрошайничал, но смерть всех уравняла. Из груды слизи еще торчат лишившиеся кожи и мяса черные кости ступней. Торопливо отворачиваюсь: от такого мутит и меня.

— А где жрецы? — спрашиваю. Глупый вопрос…

— Жрецы здесь, — тихо, боясь потревожить покой мертвых, произносит Тетрик. — Они сделали, что могли…

— Я этого не забуду, — обещает Жаклин-Исмина.

Иных смерть застигла рядом с постелями — и, готов поклясться, они до последнего помогали больным. Сейчас, конечно, на пол медленно сползают неопрятные комья гнили, но по куску незапятнанной жреческой одежды, выпавшей из рук и разбившейся колбе со снадобьями, миске с давным-давно остывшим супом и упавшим под кровати ложкам, утонувшим в сгнивших руках лекарским ножам еще можно понять: не убежал от опасности никто из жрецов. Но и жалкой их смерть не назовешь — они погибли как воины на боевом посту, до конца сдерживая атаку. Хотя наверняка ненавидели войну — иные в лекари не идут.