Сила спокойствия

Даже если огромные просторы Европы, многие древние и прославленные государства попали или могут попасть под пяту гестапо и других гнусных машин нацистского правления, мы не сдадимся и не проиграем. Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, бороться на морях и океанах, мы будем с растущей уверенностью и растущей силой сражаться в воздухе, мы будем защищать наш Остров, какова бы ни была цена, мы будем драться на побережьях, в портах и на суше, в полях и на улицах, мы будем биться на холмах; мы никогда не сдадимся, и даже если так случится, во что я ни на мгновение не верю, что этот Остров или бо́льшая его часть будет порабощена и будет умирать с голоду, то тогда наша империя за морем, вооруженная и под охраной Британского флота, будет продолжать борьбу до тех пор, пока, в благословенное Богом время, новый мир, со всей его силой и мощью, не отправится на спасение и освобождение старого.

Такого же мужества Черчилль требовал и от домашних. Когда Памела, жена сына, спросила, что они могут сделать, если немцы вторгнутся в Британию, политик ответил: «Вы же всегда можете взять с кухни разделочный нож, не так ли?»[103]

На Британской империи лежит ответственность за отвратительные нарушения прав человека, но для Черчилля неоспоримым злом был нацизм. Концентрационные лагеря и геноцид ждали в будущем, но Черчилль видел, что ни один уважающий себя лидер, ни одна нравственная страна не могут пойти на сделку с Гитлером. Даже при ее кажущейся простоте. Даже если это защитит Британию от нападения. Одновременно он пытался справиться со страстями, которые разжигают войны: «Единственный, кого я ненавижу, — это Гитлер. Но это профессиональное».

Черчилль пахал неутомимо, как рабочая лошадь, со дня объявления Британией войны Германии в 1939 году и до ее окончания в середине 1945-го. Клементина обеспечила мужа специальным костюмом, в котором он мог даже спать[104]. Оригинальную одежду называли костюм-сирена, но общественность именовала ее «детскими комбинезонами»: они экономили время на одевание, позволяя ухватить лишние минуты сна.

В те годы Черчилль работал по сто десять часов в неделю[105] и редко отдыхал. Только между 1940 и 1943 годами он преодолел на автомобиле, самолете и по морю сто восемьдесят тысяч километров. Говорили, что во время войны у Черчилля «расписания меньше, чем у лесного пожара, а спокойствия меньше, чем у урагана». И все же он отдыхал, когда выдавалась возможность, придерживался своего распорядка, даже когда жил, как суслик, в правительственном подземном бункере.

Во время войны на рисование времени было мало и мало шансов оказаться на природе, но при возможности он рисовал. (Одно из произведений — прекрасное изображение заката в Северной Африке, на которое он потратил пять часов после встречи глав мировых держав в Касабланке в 1943 году[106].)

Маловероятно, чтобы кто-нибудь сделал больше для сохранения понятий, священных для западной и восточной цивилизации. И чем Черчилль был вознагражден?

В 1945 году консерваторы проиграли выборы, и премьеру Черчиллю пришлось уйти в отставку. Клементина попыталась утешить мужа: «Возможно, это замаскированное благословение». «Должно быть, только очень хорошо замаскированное», — ответил Черчилль. Он оказался неправ, она — права. Как обычно.

Отставка не только позволила Черчиллю написать последние мемуары — «Вторая мировая война»[107] — и изложить причины, удерживающие с тех пор мир от самоубийства. Вынужденный отход от политики дал ему возможность снова отдохнуть и восстановить равновесие. Есть фотографии, на которых он рисует в Марракеше в 1948-м, на юге Франции в 1950-х. За жизнь он написал около пятисот пятидесяти картин, из которых сто сорок пять — после войны.

Это была жизнь, наполненная борьбой и жертвами, многие из которых остались непонятыми и не получили благодарности. Она была продуктивной, но стоила дорого. Те же самые задачи и обязанности сожгли бы (и сжигали) десяток обычных людей.