Силач (ЛП)

Все его люди, вплоть до последнего солдата, до самого ничтожного слуги, в эту ночь покинули дворец, а поскольку у него не было ни родственников, ни друзей, ни даже любовниц, которые могли бы утешить его в эту минуту, дону Франсиско де Бобадилье, кавалеру ордена Калатравы, командору и бывшему доверенному лицу их величеств, пришлось нести груз своих страданий в полном одиночестве. Особенно невыносимым оно стало, когда перед рассветом к самым его окнам подступила возбужденная толпа, издавая громкие крики и распевая памфлеты с подробным изложением всех его подлостей.

— Гнусный вор, гнусный вор, убирайся вон! — истошно завывали чьи-то глотки. — А не то тебя удавим, лопать золото заставим, обрядим в жемчужный саван, сверху золотом завалим! Гнусный вор, гнусный вор, убирайся вон!..

Вероятно, в эту ночь дон Франсиско де Бобадилье пришлось серьезно задуматься, какие злые силы оказали столь губительное действие на его волю, и как могло случиться, что этот человек, известный своей праведной и аскетичной жизнью, прибывший на этот золотой остров, имея при себе лишь три перемены одежды и репутацию честнейшего кабальеро, теперь, спустя лишь два недолгих года, покидал его, отягощенный безмерным позором и огромным состоянием в сто тысяч золотых кастельяно, не считая двенадцати мешков жемчуга.

За короткое время он стал одним из богатейших людей своего времени, и теперь задавался вопросом: на что ему это богатство в обществе, где он навсегда утратил расположение своих патронов и превратился в изгоя?

Жадность превратила его в раба собственных богатств, и теперь ему впервые пришло в голову, что он, обладая несметными богатствами, по сути остался нищим.

Он прошел в соседнюю комнату, любуясь длинным рядом набитых доверху сундуков. Быть может, в эту минуту его впервые посетила бредовая мысль: а имеет ли смысл спасать эти несметные сокровища, ради обладания которыми он продал даже собственную душу?

Что он теперь скажет королеве?

Какой краской стыда зальются его желтые щеки, когда придется встать на колени перед троном и публично признаться, что он стал самым продажным и бесчестным из всех живущих на свете людей?

Что он скажет суровому королю Фердинанду, когда тот со всей строгостью потребует отчета за все его поступки и призовет к ответу за то, что не оправдал оказанного доверия?

— Гнусный вор, гнусный вор, убирайся вон!

Эти крики были слышны даже в его новоявленной пещере Али-Бабы, и Бобадилье стало жутко, едва он представил, что случится, если вся эта орда обезумевших фанатиков ворвется в беззащитный алькасар и захватит все богатства.

Он попытался было мечтать, какой прекрасный дворец построит в Вальядолиде на это золото и жемчуг — прекраснейший из всех, когда-либо существовавших на свете; но вскоре в его мечты вновь вторглись черные думы о том, что Овандо, возможно, уже подписал приказ о его повешении.

Всю жизнь Бобадилью не покидала мысль о том, что когда-нибудь придется умереть; но он всегда был уверен, что это будет тихая, достойная и почетная смерть, что его ждет похоронный кортеж и хор почтенных монахов, поминающих в заупокойных молитвах его бесчисленные достоинства. Теперь же до него вдруг дошло, что он оказался на краю совсем иной смерти — страшной, позорной, на городской площади, под глумливые крики грязной черни, после чего его обезглавленное тело выставят на поругание.

Страшная смерть, что тут говорить! Но все равно — это будет смерть одного из богатейших людей на планете. Снаружи по-прежнему доносились яростные крики толпы, в окна летели тухлые яйца под несмолкающий фальшивый мотив все той же песенки про гнусного вора. Канарец Сьенфуэгос тем временем отметил, что Бобадилью покинули даже ближайшие соратники, оставив его в полном одиночестве, и теперь губернатор поневоле должен прийти к выводу, что даже все золото острова не сможет искупить этих горьких часов, бесконечных страданий.

До рассвета оставалось чуть больше часа, когда канарец решил, что пора действовать.

С первыми лучами зари он причалил к берегу.

Ближе к полудню, когда большинство горожан все еще толпились на пляже, наблюдая, как огромные корабли один за другим заходят в устье реки — поистине завораживающее зрелище — шестеро вооруженных до зубов людей во главе с капитаном, одетым в блестящий мундир, постучали в запертую дверь страшной крепости и потребовали немедленно вызвать офицера.

— Что вам нужно? — в панике спросил караульный.

— По приказу дона Николаса де Ованды вы должны передать мне крепость, — последовал резкий ответ.

— И где же этот приказ?

— Вот.

Подлинность документа не вызывала ни малейших сомнений, а содержание его гласило, что крепость со всем ее содержимым, часовыми и заключенными вплоть до последнего человека с этой самой минуты переходит в руки нового губернатора, а тому, кто осмелится чинить препятствия к исполнению приказа, не миновать всей тяжести королевского правосудия. Документ был скреплен неизвестной печатью и заверен подписью, в которой совершенно четко можно было разобрать фамилию «Овандо».