Сильмариллион (перевод Lex Hellhound)

Здесь было холодно и царило опустошение, и Хурин долго и с безнадежностью во взоре оглядывался по сторонам, встав у огромной кучи валунов под отвесными обрывами скал. Не знал он, что больше ничего от тайного прохода в Гондолин не осталось — русло высохшей реки было завалено, и арочный проем врат оказался разрушен и надежно заблокирован. Тогда Хурин рассеянно уставился в сереющее над головой небо, надеясь еще раз увидеть в нем орлов, как это уже происходило с ним в далекой юности. Однако в небе блуждали лишь тени туч, пришедших с востока, да окутывавшие неприступные горные пики облака тумана; слышен же был только свист ветра среди камней.

Но орлиные наблюдательные посты были в последнее время удвоены, и птицы прекрасно видели далеко внизу одинокую фигурку Хурина; сам Торондор, посчитав эту новость достаточно важной, отправился отнести ее Тургону лично. Но Тургон не поверил:

— Не мог Моргот его проморгать. Ты, должно быть, ошибся.

— Это не так, — возразил Торондор. — Кабы орлы Манве когда-либо так ошибались, лорд, то тайна местонахождения твоего давно была бы раскрыта.

— В таком случае это дурная весть, — опечалился Тургон, — ибо может означать лишь одно: даже Хурин Талион не сумел противостоять воле Моргота. Сердце мое отныне закрыто для него.

Но когда Торондор улетел, Тургон погрузился в долгие раздумья. Он вспомнил обо всех заслугах Хурина из Дор-ломина, и не сумел полностью закрыть для него своего сердца; он послал вестников к орлам, чтобы те нашли Хурина и по возможности скорее принесли его в Гондолин. Но было слишком поздно, и они уже никогда более не видели Хурина — ни при солнечном свете, ни среди теней.

Хурин же долго простоял в отчаянии у молчаливых утесов Экхориата, и лучи заходящего солнца, пробившись сквозь облака, окрасили его белую шевелюру багрянцем. Тогда он заорал, не заботясь о том, что кто-нибудь мог его услышать, проклиная не ведающую жалости страну; затем встал на высокий скальный уступ, и, устремив взгляд в направлении Гондолина, громко прокричал:

— Тургон, Тургон, неужто ты позабыл Серехскую Топь! Тургон, ужель ты не слышишь меня в своих тайных чертогах? — Но в ответ ему лишь ветер зашелестел сухой травой. — Так же трава шелестела и в Топях на закате, — уже тихо произнес он. К этому моменту солнце скрылось за Тенистыми горами, и на землю опустились сумерки. Ветер утих, и на безжизненных просторах вокруг него не слышно стало ни звука.

Однако чьи-то внимательные уши не пропустили ни слова из сказанного Хурином, и вскоре об этом было доложено владыке на Черном Троне севера. Моргот заулыбался, ибо теперь ему было наверняка известно, где искать обитель Тургона; хотя шпионам его по-прежнему за Экхориат было не пробраться — ведь в горах этих неусыпно бдели орлы. Тем не менее, освобождение Хурина уже принесло свои первые плоды.

После наступления ночи Хурин, спотыкаясь, спустился со скалы и улегся на землю, погрузившись в тяжелый, не приносящий утешения сон. И во сне этом он слышал жалобный голос Морвен, постоянно повторявшей его имя; и казалось Хурину, что доносится голос из Бретиля. Поэтому на рассвете, едва проснувшись, он побрел обратно к Бритиаху, и к вечеру уже добрался по опушкам Бретиля к переправе через Тейглин. С ночных постов его заметили, но приближаться не осмелились, поскольку сочли его призраком из какого-нибудь древнего могильного кургана, окутанным облаком тьмы. Так что Хурин не встретил никаких препятствий на пути к месту сожжения тела Глаурунга.

Здесь он увидел высокий камень, установленный почти на краю обрыва Кабед Найрамарт, но не на камень был обращен взгляд Хурина, ведь он и так знал, что на нем выбито; он заметил, что находится здесь не один. В тени у подножия камня сидела, обхватив колени руками, некая женщина. Хурин молча стоял в стороне, не решаясь приблизиться, но тут женщина откинула свой потрепанный капюшон и подняла голову. Она была седой и старой, но едва она встретилась взглядом с Хурином, как тот узнал ее; ибо несмотря на то, что в одичавших глазах ее плескались боль и страх, в них до сих пор мерцал отблеск того света, за который она некогда получила имя Эледвен — имя самой прекрасной и величественной из смертных женщин прежних времен.

— Ты пришел, наконец, — прошептала она. — Я слишком долго ждала.

— Путь был темен. Я пришел, как только смог, — отвечал Хурин.

— Но безнадежно опоздал. Их больше нет.

— Знаю, — тихо сказал Хурин. — Но ты жива.

— Почти. Я так устала, что уйду вместе с солнцем. Времени совсем мало осталось… так скажи же мне! Как она нашла его?

Но Хурин не ответил. Он уселся рядом, и больше не произнес ни слова; и когда зашло солнце, Морвен со вздохом сжала его руку, а потом затихла. Хурин знал, что она умерла. Он взглянул на нее в опустившихся сумерках, и показалось ему, что оставленные скорбью и перенесенными лишениями линии на ее лице разгладились.

— Она не была сломлена, — произнес Хурин и закрыл ее глаза.