Сильнее

Ко вторнику Бостон стал очень тихим и угрюмым городом, что продолжалось до конца недели. Машин было мало. На улицах люди общались тихо, чуть ли не шепотом. В ночь взрыва три студента из колледжа Эмерсона сделали синие футболки с яркими желтыми буквами спереди: Бостон Силен. Молва начала распространяться, но во вторник было уже слишком поздно. Подрывники сбежали, и по ходу дня стало ясно, что полиция не имеет понятия, кем они были. Люди не были напуганы – не в этом городе, – но стали чаще оглядываться через плечо. На площади Копли была проведена служба, в двух кварталах от места происшествия. На другой стороне улицы люди возлагали на металлическое ограждение беговые ботинки. Они привязали небольшие клочки ткани на заборе церкви в качестве символа мира. Через несколько часов там висела уже не одна сотня белых полос, развевающихся на весеннем ветру. Три разных человека сказали мне одно и то же: «За всю неделю ни одна машина не просигналила, Джефф, представляешь?» В этом городе это было что-то вроде чуда.

В Бостонском медицинском центре настроение было другим. Без всяких задних мыслей пресса побежала к жертвам. Снаружи были припаркованы телевизионные автобусы, а по лобби слонялись репортеры. После моей второй операции семья Эрин забрала ее домой, чтобы та отдохнула, но она не могла есть и спать. Она была дома лишь несколько часов, после чего ушла и провела утро с Мишель. Доктора думали, что Мишель потеряет ногу, но благодаря экстренному хирургическому вмешательству ее удалось спасти.

Затем она навестила Реми, которой оперировали большую рваную рану в больнице Фолкнер. К тому времени, как Эрин приехала в Бостонский медицинский центр, она не могла стоять на ногах. Она пробежала марафон, прошла дополнительные пять миль и прожила полтора дня без еды и сна. Она была вымотана, травмирована, и ее мучила совесть. Ее тело сдавалось. Ее сестра Гейл и мама вынуждены были тащить ее вверх по лестнице на парковочной станции.

– Кто вы? – закричали репортеры, когда увидели, как она тащится к дверям. – Кого вы пришли навестить? Вы можете дать нам информацию?

У отделения интенсивной терапии было не лучше. Десятки жертв были транспортированы в Бостонский медицинский центр, многие в критическом состоянии, и родственники до сих пор приезжали из различных городов. Отделение реанимации было похоже на аэропорт, где все полеты были отменены, а люди, злясь, проверяли свои телефоны, засыпали в углах или сидели на стульях в ожидании новостей. Среди семей витали понимание и доброта, чувство любви, вызванное тем, что все находились здесь вместе. Хотя им нельзя было входить, репортеры протиснулись в лоджию отделения интенсивной терапии, поэтому в больнице стали использовать условные обозначения для больных, чтобы прекратить утечку информации. Я был «X Север». Не имею понятия почему. Многие из других жертв получили имена машин. Мишель, которая была в другой больнице, получила имя «Порше». Порше!

Теперь это секретное имя.

Но утечка все равно происходила. К тому моменту я был идентифицирован как «мужчина в инвалидной коляске и без ног». И все равно телефоны членов моей семьи разрывались от звонков. Даже мои друзья и семья Эрин были выслежены репортерами.

Моя семья не знала, что делать. Стоит ли им говорить обо мне с прессой? Стоит ли им говорить прессе о себе? Мир увидел фотографию. Значило ли это, что им нужно дать информацию? Будет ли легче дать официальное заявление? Или моя семья уже сказала достаточно? Все, начиная с Лоуэлл Сан, нашей местной газеты, до Мэтта Лауэра и Андерсона Купера, звонили моей семье. Все хотели узнать о состоянии мужчины без ног.

И каково было мое состояние в итоге?

Это был самый проблемный вопрос. Я не приходил в сознание с тех пор, как я побывал на операционном столе. Я позвал Эрин однажды, в бреду, но больше я ничего не говорил и не делал. Доктора не знали, чего ожидать, когда я проснулся, но в одном они были уверены: я не запомню, что случилось. Взрыв был настолько шокирующим, а мое тело насколько сильно травмировано, что, даже если моя память и сохранится, пройдут недели, прежде чем мое сознание сможет соединить все кусочки воедино.

Я не буду знать, что был в радиусе взрыва.

То есть я не буду знать, что потерял ноги.

Кто-то должен будет сказать мне, но ни мать, ни отец не хотели этого делать. Моя мама убивалась от горя. Всякий раз, когда она заходила в мою палату, все ее тело сотрясалось от рыданий. Эрин сказала мне, что она едва могла говорить, за исключением отдельных предложений.

– Как? Как это могло произойти с нами? – спрашивали у нее.

– Я не знаю, – отвечала Эрин, – Но это произошло. Так что нам надо посмотреть правде в глаза.

Мой отец занимал противоположную позицию. Он был вне себя: кричал на медсестер, злился на докторов за то, что они не спасли мои ноги. Вскоре он начал спорить с тетей Джен, которая взяла на себя роль защитника и голоса мамы, и обе ожидали, что Эрин будет на их стороне.