Сильнейшие

Этле примолкла. Айтли продолжал, безжалостно расправляясь и с собственными мечтаниями:

— Кроме того, посуди, как нас встретят на севере. Родные и те не обрадуются — они на задних лапках стоят перед Лачи. А он… я предпочел бы общество какого-нибудь южанина, честное слово. Я предпочел бы сидеть на жаре в колючем кустарнике, чем находиться возле дядюшки… такого заботливого!

— Какого-нибудь южанина! — вспыхнула сестра. Айтли показалось, что в ее голосе дрожат слезы. — На тебя никто не смотрел так, как этот — на меня… и не осуждай — да, я его боюсь! Если они привыкли хватать все, что им заблагорассудится — уж точно не Лачи на севере их остановит!

— Ммм… Этле, я… всегда рядом, — сказал не то, что собирался. Признаться сестре, которая куда смелее, что и сам их боится? Что это — юг, где они в одном положении… и что самое страшное здесь — не тот, что разглядывал девушку, а другой, с челкой, с глазами зверя — и уж он точно смотрел на Айтли… Так, словно сидит на цепи — и стоит лишь ослабить ее — кинется и разорвет горло.

— В конце концов, тут красиво. И покои нам отвели вполне привлекательные, — покосился на узор полога — энихи охотится на оленя. — Подумай лучше, как будешь гордиться тем, что успела увидеть — потом, когда мы вернемся.

— Перестань, — Этле села. — У меня от этих запахов голова кружится — тяжелые, сладкие… и воздух тяжелый, в горах он куда прозрачней. И влажный тут… А что до гордости, так вот как скажу. Я хотела не власти — всего лишь любить и быть любимой. А после юга на меня ни один мужчина иначе как с жалостью не посмотрит — неужто считаешь подобное верхом мечтаний? Может быть, и союз мы заключим с кем-нибудь, но он всегда будет жалеть и глядеть чуть презрительно. Побывав в логове хищника, поневоле унесешь на себе его запах…

Айтли не нашелся с ответом. Девушка обхватила колени руками и замурлыкала песенку, слышанную не раз от Илы, няньки, которая, пожалуй, единственная баловала близнецов в тот недолгий срок, пока была рядом.

«Куда уходишь, золотое жаркое солнце?
Никто не знает, куда ты уходишь ночью,
Стану я большой черной птицей,
Расправлю сильные крылья —
Нагоню солнце у самого заката.
Станешь ты цветком белым,
Роняющим сладкие слезы,
Цветком, что растет у порога…»

Время двинулось дальше — неспешно, хотя и не слишком лениво.

Даже здесь, под прикрытием стен, они чувствовали себя выставленными без одежды на площадь. В Дом Звезд заложников так и не привели, ограничились тем, что поселили возле Дома Светил. Не удостоили столь высокой чести, сказал Айтли сестре, не скрывая презрения к хозяевам юга. Но каждый из Совета обязательно приходил и разглядывал близнецов, жавшихся друг к другу, как два испуганных воробушка. Ни тот, ни другой не сомневались — их показная высокомерная холодность не обманывает южан. От бесцеремонности хозяев Асталы был один щит — в упор не замечать насмешек, не позволять прикасаться к себе, всегда вежливостью чрезмерной подчеркивать — хотите, чтобы вас считали людьми, держитесь как люди, если чудом сумеете. Бронзовые лица с яркими глазами, фигуры в сочных цветов одежде, украшенной звенящим металлом, сливались в какого-то одного человека, олицетворявшего в себе все пороки юга. И голос у него был — резковатый, грудной, богатый оттенками — и немного слов.

Пища здешняя северянам тоже не нравилась — много овощей и мяса и почти нет зерна, лепешки и те непонятно из чего приготовлены. И питье, не хмельное, конечно — напиток из молока вместо травяных отваров.

Вечером первого дня Айтли открыл клетку с почтовыми голубями, задумался — и вывел на куске ткани несколько знаков, удостоверяющих — путешествие закончено благополучно.

Теперь только надежда на север и особенно родственников… но это писать было не обязательно.

Этле встретила того, что разглядывал ее на площади, уже откидывая полог на пороге собственной комнаты — трое суток спустя после приезда. Впервые он появился здесь. Не спешил, как другие, рассмотреть северную диковинку. Девушка рванулась было назад, к брату, но южанин стоял как раз посреди коридора — поймать Этле ему не составило бы труда.

Тяжелый пристальный взгляд, изучающий, как… как будто примеривается, откуда начинать снятие шкуры. От подобного сравнения Этле саму передернуло — отвратительно… Она отшатнулась назад, к стене.

— Не беспокойся, ты меня не интересуешь, — прозвучал голос, будто откованный из меди.

— А?! — испуганно вскинулась девушка.

— Я говорю — ты мне не нужна. Я выбираю для забав разных людей, и северянки у меня еще не было. Но ты не больно-то привлекательна. Вы оба — глупые скучные дети.

— Да ну? — оскорбленно вскинула голову Этле, и сообразила, какую глупость совершила, когда южанин уже скрылся с глаз. Только смех его еще доносился до Этле.

* * *