Сильнейшие

— Вы находились на его территории. Ты… стоило держаться спокойней. Резкие движения раздражают зверя.

— Но он смотрел так, словно вот-вот перекинется. Нет, хуже. Никогда не видел у него таких глаз — в этом обличьи.

— Мог, да… — Къятта сжал зубы. — Мог… Скажи, ты бы справился со взрослым энихи?

— У меня при себе был чекели. Али… ты знаешь, что я могу.

Резкое лицо застывает, как маска.

— Одного удара… иди.

Хлау остановился на пороге:

— Али, раньше он не был настолько опасен для обитателей этого дома. И… он понимал, что он человек. Сейчас ему приходится напоминать.

Къятта шагнул к нему:

— А если бы тебя… выжигало изнутри, ты что бы попробовал? Плести венки из колокольчиков? Спасибо скажи, что он уходит под шкуру зверя — а не убивает Огнем!

— Али, тогда его уничтожили бы, — Хлау взгляда не отводил. — Чтобы сохранить Асталу…

— Что посоветуешь? — спросил тот более мирно.

— Он весь в себе. Был открытым ребенком, а сейчас — не прорвешься. Никто не нужен… Пока он еще владеет собой. Дай ему… нечто новое, с чем он справится даже сейчас. Я не знаю, что — но только без крови. Игру, игрушку, дело… и держи в руке при этом. И ради Тииу, не оставляй одного.

Откинул полог, уже с той стороны произнес:

— Я ведь тоже… не хочу ему ничего дурного.

Опустить веки — и думать. Сумерки, быстрые и настойчивые, будто юность. И так же быстро сменяются тьмой.

…Если братишке плохо, не будет никому хорошо на расстоянии полета стрелы… разве что — отпустить его. Это опасно, мало ли что взбредет ему в голову. Но иначе и страх, и боль, и ярость, или что там еще, он выместит на других. И самое худшее — осознает потом, что позволено все.

Не раз ловил себя на том, что все чаще вспоминает его ребенком. Невозможный зверек, порой впадающий в бешенство, порой — в шальное веселье… и первое ныне — все чаще, а от второго остались крохи.

Тот, полукровка, унес с собой его детство. Даже там, на реке Иска, брат оставался мальчишкой. Он был способен радоваться полету бабочки… а сейчас радость у него вызывает только осознание первенства.

— Ты растил из него оружие, — сказал Нъенна несколько позже, узнав, что случилось — и что сказал Хлау. — Не думаешь, что пришло время его использовать? Пока он еще слушается руки?

И в тот же день Натиу, мать Кайе, принялась готовить самые могущественные зелья, чтобы уйти в сон и оттуда помочь младшему сыну. Или хотя бы попробовать.

* * *

Песня далекого теперь дома еще звенела, будто только-только Этле… нет, Ила закончила петь.

«Я лечу над широкой землей,
Над лесами, полями,
Над кострами лечу, и слышу песни людей.
Долог мой путь — не догнать золотое солнце.
Долог мой путь — сколько силы осталось в крыльях?»

По горячим пыльным камням катилась тень — черная, живая. Не очень понятно было, кому она принадлежит, зверю или же человеку, слишком быстро произошло превращение. По всему, тень и сама толком не разобралась, кто ее хозяин сейчас — только что был зверь с глянцевым мехом, клыками в полпальца величиной, и вот уже человек бежит по дороге, и лицо у него вполне человеческое.

Тень пролетела мимо охранников, вскинувших было копья и тут же поспешно опустивших, прокатилась вверх по ступеням — и замерла у белого занавеса, окончательно слившись со своим владельцем.

Золотой знак — Рода Тайау. Пришелец — тот, что стоял рядом с пожилым человеком, встретивших близнецов. Что же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто пожаловал в гости. Посмотрел на его руку, вспомнив тот, напугавший на площади, жест. Странно — кисть человечья, а правильнее бы — звериная лапа.

Айтли трудно было осознать, что тот, о ком с таким страхом и отвращением говорили на в Тейит, вот, едва ли не в шаге от него самого стоит. Ровесник… Такой… обыкновенный, пока не двигается, пока не взглянешь попристальней ему в лицо, непонятное, будто лицо и кошачью морду соединили. Отвратительно…

Северянин и не подумал его приветствовать. Сидел, скрестив ноги. Смотрел настороженно и вместе с тем холодно, стараясь как можно лучше владеть собой.

— Зачем ты пришел?

— Я хожу, где хочу.

— Разве это — твой дом?

Рассмеялся:

— Вся Астала — мой дом!

Мягко прошелся по комнате, склонив голову набок. Наблюдал за добычей.

— Ты в самом деле такой, как о тебе говорят, — обронил северянин.

— И что же? — промурлыкал почти, словно энихи заговорил, плохо обученный это делать. Негромко, и с такой нечеловеческой злобой, что тело Айтли стало холодным.

Айтли отбросил со лба — неожиданно влажного — светлые волосы.

— Уходи.

— Нет, крысенок. Я уйду, когда сам захочу.

Айтли весь подобрался, прислонился к стене и закрыл глаза, намеренно показывая, что не желает видеть оборотня. Горячие пальцы легли ему на горло, прижали артерию. Айтли не двинулся, лишь сильнее сцепил руки. Больно было, потом по шее потекло что-то — вжался затылком в стену.

Только не выдать ему страха… а сердце оборвалось, кажется, и не бьется.

— Прекрати. Ты не можешь убить меня… если не хочешь войны.