Сильнейшие

— Сейчас ты будешь спать. А потом я за тобой приду. — Къятта разговаривал нарочито спокойным тоном, словно с ребенком… или животным. Сейчас иначе нельзя.

Еще раз взглянул — лицо почти полностью скрыто в изготовленной наскоро подушке, короткая густая прядь на щеке — и вышел.

Над головой сплетались ветви — совсем как в стенах шалаша, только тут сквозь них проглядывало синее-синее, темное небо.

«Он испугался остаться калекой… звери убивают ненужных. Даже вожаков. А он…» — встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Заодно спугнул вечернего мотылька, вившегося возле щеки.

Обратился к угрюмым охотникам:

— Хватит. Возвращаемся.

Велел отдыхать пару часов, потом быть готовыми. Наблюдая, как собираются в путь, сам не прикоснулся ни к чему. Прислушивался — не донесется ли звук из шалаша? Остаться тут на ночь — может, и стоило бы. Мальчишке станет получше… если станет. Целитель не больно умелый, Къятта набирал загонщиков, а не лекарей. Наконец решил — да, едем сейчас. Никому из синта его сомнения не были ведомы.

Зашел в шалаш, осторожно провел рукой по щеке младшего. Тот вздрогнул во сне, вызванном зельем, и не сразу открыл глаза.

— Мм?

— Скоро отправимся в путь. — Как чувствует себя, не стал спрашивать. Травы смягчили боль, пока не шевелится, все не так плохо. А потом… видно все, что уж тут спрашивать. Если не можешь помочь — молчи.

Мы не сможем ехать вдвоем на одной грис, думал Къятта. Он уже не ребенок — животное просто не выдержит, разве совсем недолго. А сам… хорошие целители дома, в Астале. Да и они… Услышал, что младший что-то говорит полушепотом, склонился к юноше. Тот вновь шевельнул губами:

— Я доеду. Смогу. Лучше сразу… потом сделай, что нужно.

— Ты прав. — Неохотно сказал. Если рана воспалится, он просто умрет в лесу. А скорый путь домой, пусть не такой бешеный — должен выдержать. Он постарается.

— Ты прав, — повторил очень зло.

Что ж… вожак тот, кто сильнее. Но подле вожака слабый стоять не будет. Мальчишка скорее вывернет себя наизнанку, но не покажет слабости.

Охота закончилась, и Къятта дорого дал бы, чтобы ее не было вовсе. Он не сомневался, что северянка погибнет, в чаще или от рук своих же — и наплевать было на нее. Дорога обратно показалась очень короткой — а ведь ехали медленнее. Младший сам торопил — быстрее… не ради целителя. Его приходилось привязывать ремнями к седлу — иначе упал бы.

— Надоело так… я же не груз, — едва слышно сказал, единственное за все время пути. Да, недолгим путь показался, но вымотал как никогда. Когда миновали первые поселения, Къятта испытал облегчение и радость — а уж когда показались окраины города… Хорошо хоть дом стоял с этой стороны — не пришлось ни объезжать город по дуге, ни появляться у всех на виду.

Передал младшего на попечение служанок матери, а сам не мог найти себе места. Мальчишка скоро поправится… а потом-то что?

Пытался найти успокоение рядом с Улиши, забыться, благо тело ее — сладкий мед и хмельное питье, и она рада была возвращению избранника… но все равно внутренним взором видел глаза — растерянные, испуганные, просящие — полные готовности умереть. И не просто готовности… сам он — убил бы?

Что-то хрустнуло.

— Ай! — вскрикнула Улиши, и Къятта отшвырнул ее, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам молодой женщины, на неестественно выгнутую руку, которую она держала на весу. Сломалась, отрешенно подумал он. Какие хрупкие кости — теперь неделю как минимум до нее не дотронуться…

— Что ты? Зачем? Помоги мне! — плакала она.

— Замолчи, самка ихи! — Поднялся, не глядя на нее, откинул назад тяжелые волосы, шагнул к дверному пологу. Бросил на женщину косой взгляд, кликнул слугу, велел привести целителя.

Пошел прочь от нее.

Куда? — думал, шагая по коридору. Младший скоро поправится… но страшнее всего сейчас оказаться с ним рядом, и снова… быть вожаком. Или позволить ему бросить вызов.

Дым шеили… темный напиток айка. Не помогало ничего. А может, и помогало, кто знает, как было бы без всего этого. Огромная золотая луна ползла по небу, задевая верхушки деревьев, отчего те качались, и подрагивала сама. Огромная — а ведь должна идти на ущерб. Сгинь, сказал он луне, и та послушалась, пропала за деревом. Это насмешило, но ненадолго. Он встал и не отходил от окна, надеясь, что ветерок унесет неприятные мысли. Но они крутились вокруг, свисали со стен и потолка паутиной.

Ты нужен мне, малыш. Я и сам не знал, насколько. Неважно, сила в тебе или слабость — даже стань ты калекой, я любил бы тебя. Но ты не поверишь.

Чинья не думала, что он станет с ней разговаривать. Когда Къятта пришел, только забилась в угол, поскуливая, словно едва родившийся зверек.

— Он едва не погиб, — сказал Къятта, останавливаясь возле девушки.

Поскуливание оборвалось полувсхлипом-полувизгом, Чинья втянула голову в плечи и замерла.

Но тот сказал неожиданно мягко, без тени насмешки:

— Я благодарен тебе. С твоей помощью он стал почти прежним… не знаю, надолго ли.

Присел рядом с ней, положил пальцы на запястье Чиньи, будто хотел сосчитать удары ее сердца.

— Скажи, почему северянка сделала эту глупость?