Сильнейшие

Когда наконец вся кровь земли прогорела, Илха выбралась из угла, разминая затекшие ноги. Тронула наставницу за плечо, немного напуганная ее неподвижностью. Женщина очень медленно повернула голову, шепча что-то невнятное — вряд ли она успела полностью осознать, что находится уже по эту сторону мира.

— Имма… — начала было девочка, и замолкла, напуганная догадкой — глаза наставницы были слепы.

Как девочка бежала по темному городу напрямик, не придерживаясь освещенных улиц, она и сама не помнила. Стражи, обходящие город, время от времени мерно выкрикивали оповещение, что они на своем посту.

У дома Ийа девчонка остановилась — легкие горели, дышать она могла только с хрипом. Придя в себя самую малость, она рванулась напрямик через ограду, и завизжала истошно, когда крепкие руки перехватили ее. При попытке зажать ей рот начала истошно кусаться.

— Что за шум? — крикнула хозяйка дома, и охранник, который уже заставил замолчать девчонку, принялся было просить прощения. В этот миг на дорожке появилась фигура в белом, и луч молодой луны выхватил именно эту фигуру из черноты, будто привлеченный белым одеянием.

— Это ко мне наверняка. Ко мне вечно сваливаются ночные гости. — Голос Ийа прозвучал беззаботно, однако Илха, которую он забрал у охранника и взял за руку, ощутила, сколь велико его напряжение.

— Сегодня новолуние, так? — спросил он, не требуя ответа, когда они с Илхой уже вышли за ворота. Девочка только кивнула.

Обратно они шли по улицам светлым, но оказались у дома Инау куда быстрее, чем Илха бежала отсюда за помощью.

Имма сидела на полу, глаза широко открыты, дорожки от слез на щеках уже почти высохли. Друг детства шагнул к ней, убрал со лба нелепо свисавший завиток. Опустился рядом.

— Ничего, — говорил он угрюмо, сжимая ее ладони в своих. — Я все сделаю. А пока Илха о тебе позаботится.

Он всегда держался приветливо в кругу семьи. Старшие отвечали тем же — словно старательно обходили территорию друг друга, а девочки — младшие сестры — просто его обожали. А сейчас он едва сдерживался, чтобы не сорваться на них. Даже любимицу, Райамаль, старался обходить стороной — мало ли.

Голоса сестер доносились из сада. Перед окном на ветке вертелась краснохвостая птичка, насмешливо чирикая.

В голове родничком билось — делать-то что? Мысли выплескивались, будто вода, и так же бессмысленно утекали. Она пыталась зайти в изначальное… Она… попыталась взять больше. Значит, надо отдать… но пожар не тушат огнем.

Он не сводил глаз с птички. Девочки прыгали возле дерева, приманивали ее крошками…

Дар. Что можно подарить изначальному огню? Так, чтобы он мог взять?

Взгляд скользнул по фигурке сестренки, задержался на миг.

— Илха… — шепнул молодой человек. Потом качнул головой. Имма привязана к ней.

Губы вздрогнули, сжались. Есть и другой выход — все-таки в Тевееррике ведали многое, утерянное при разделении.

Он знал, что Натиу вернулась из сна… но так и не пришла в себя полностью. Вместо одной смерти, которая наступила бы обязательно, есть две жизни… и обе — искалечены. Впрочем, до Натиу нет дела, станет ли она прежней или останется наполовину растением. Но Имма — дело другое. Слепая, она не сможет многое из того, что составляло ее жизнь — и даже если удастся ее убедить, что вся Сила осталась при ней, что она может по-прежнему чувствовать разные нити… не то.

После сухих бурь стены башни были пыльными, но человек сейчас не думал об этом. Стоял в проеме, прислонившись спиной к неровным камням, смотря на закат — находясь между Хранительницей и остальными миром.

Оранжево-красное зарево — небо расплющило тяжестью вытянутые вишневые облака. Так и камни, к которым прикасается он, давят на землю.

Старая башня… не столь древняя, как горы, и даже постройкам прежних городов уступает в числе прожитых весен. Но она стоит на крови — и кровь состарила ее за век, если не раньше. Хранительница — рука, протянутая из мира людей к изначальному Хаосу, мост, по которому трудно идти — ведь он скользкий от крови.

Слово листом сорвалось с губ:

— Имма… — и, тихо-тихо, в закат: — Какая же ты дура…

Айтли хотелось, чтобы все наконец кончилось. Ему едва сравнялось шестнадцать, но он чувствовал себя стариком, уставшим от бесконечных пустых лет. Здесь ведь день шел за год… нет, не день — час.

А теперь-то я кто? — думал юноша, глухо думал, тоскливо. Лачи взял, что хотел — наверняка, чем бы это ни оказалось. И даже не справился о племянниках… или только об Айтли? Но сестра не могла предать, она бы рвалась назад, на юг, за ним. Она ведь жива, сердце знает. Или ее попросту заперли?

Я больше не нужен, понимал северянин. Юва… пока терпят меня, хоть не отпускают. На что-то надеются? Так недостойно жить, думал юноша. Словно обмотал огромный паук клейкими нитями и позабыл в углу, и виси, гадай — вспомнит и сожрет или так и задохнешься постепенно от нитей-удавок, или просто умрешь от жажды… от затхлого воздуха.

Шмель разорвет паутину… или убьет паука. Но я просто болтаюсь тут…

Снаружи окликнули. Айтли постарался выбраться из оцепенения — осознал, что едва не оставил тело. Но раз зовут…