Сильнейшие

— Я не хотел покидать Асталу, — прошептал подросток, сжимая ладони, будто собственную жизнь в них держал и боялся — она утечет в малейшую щель. Встать на ноги не осмелился — лишнее движение может дорого обойтись. — Я могу рассказать… Но как добиться, чтобы ты поверил мне?

— Не трудись. Я не поверю.

— Я не бежал из Асталы. Къятта оставил меня в Башне. Чтобы я умер там. Если это игра — я и в самом деле не более чем камешек.

— Глупо и не смешно. Къятта не смог убить мальчишку?

— Мог без труда. Я не знаю, почему он этого не сделал.

— Северные крысы научили тебя говорить так? У нас тут больше нет читающих память. Толаи вы убили.

— Но не я же! — выкрикнул первое пришедшее в голову. Больше всего хотелось вынырнуть из-под сумрачного взгляда, оказаться подальше от этих рук… и нестись к северному лагерю. Да, а трава вокруг загорится…

Над жестким кустарником трепетали блики светляков. Ветер проснулся и решил прогуляться по кронам деревьев. Кайе задумчиво смотрел, держа руку у шеи Огонька. Но не все сжимал — только касался кончиками пальцев. Огонек уже и забывать начал, какие у южанина горячие руки… Торопливо заговорил, хватаясь за единственную соломинку:

— Нет, погоди. Чекели. Ты же видел, что я тебе отдал…

— Ты должен был ударить. — Не вопрос, утверждение.

— Я не сумел…

— Испугался?

— Думай, как хочешь.

— Тут нечего думать.

— Ну, тогда… — полукровка не договорил и зажмурился, плотно-плотно смыкая веки, хоть так спасаясь от тупого ужаса. Услышал:

— Какая покорность! Отдаешь свою жизнь врагу?

— Ты мне не враг.

Он неожиданно отпустил Огонька, долго и тяжело смотрел на подростка.

— Если бы знать, чего хотят крысы дальше… Уходи. Поживи еще немного…

Огонек медленно и неловко поднялся с колен. Пустота нахлынула, сосущая, неподъемная.

— Ведь мы раньше хоть немного… понимали друг друга. Я пришел, потому что… ты повел себя как человек там, у завесы.

— Это было зря, — искривились темные губы. — Проваливай.

Полукровка сделал шаг назад и остановился. Потер занывший шрам на руке… или старые шрамы под ним тоже заныли?

Луна осветила поляну, ярко — тьма не только с поляны ушла. Сейчас Кайе выглядел проще, почти как в Астале. Если бы не браслет… светившийся хмурым темно-красным огнем. Усталое, немного напряженное лицо. Но ярости нет в глазах, они обычные, человеческие.

— Почему мы не можем просто разговаривать, как люди? — тихо и с болью спросил Огонек. Он говорил — и не понимал, что стремится доказать и зачем. — Ты ведь поверил, что я невиновен. Их игры — это их игры… и ваши, но не мои.

Протянул руку к его кисти, осторожно, будто к готовому укусить зверю. Для южан важны прикосновения, душу читают по ним… Тот вздрогнул, отдернув руку — словно скорпиона в нее положили. Не сводил глаз с плеча полукровки — и при свете луны сумел разглядеть почти сошедший след от глубокого пореза. Судорожно вздохнул, словно чужая рука сжала горло. Покачал головой.

— Это! — спросил хрипло и требовательно, указывая на плечо Огонька.

— Я пытался порвать то, что нагоняло на меня страх, — честно ответил подросток.

— Ты же… вот почему она открылась… — приложил руку к собственному плечу сверху, тихо сказал: — Что ты наделал…

И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в свете луны. Не просто замолчал — тихим стал, каким-то поникшим даже. Огонек решился задать вопрос, который и вел его сюда превыше всего остального:

— Расскажи мне про реку Иска. Что было там? Кто начал первым и почему люди погибли?

— Думаю, тебе достаточно рассказали.

— Я слышал их слова. Не ваши…не твои.

— Так вот зачем ты пришел.

— Не только за этим, — сказал и понял, что сказал правду. — Но я… да, мне важно знать — от тебя. — С запинкой прибавил: — Можешь убить потом, если захочешь…

— Амаута! Как пересмешник, затвердил одно слово… — он задумался, подбирая слова. Никогда не умел рассказывать, вспомнил Огонек. Но тот скоро заговорил: — Мне едва сравнялось четырнадцать весен. Но крыс я ненавидел не меньше, чем сейчас. Они пришли на земли, на которые не имели прав. И попытались взять золото, отхватить кусок… сбежать с награбленным. Я привел своих. Потребовал вернуть то, что они взяли. Они отказались, пытаясь кричать, что земля эта ничья. Оставили не все золото… хотели забрать на север. А я хотел видеть их трупы. Потом я узнал, что двое сумели выжить — сейчас бы не выжили.

Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии. Огонек не поднимал головы:

— А заложники? Я знаю, они были отправлены в Асталу…

— Девчонка сбежала. Мальчишка мертв… эсса! Надменная тварь…

— Ты его… как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Тот мотнул головой, бросил:

— Не огорчайся. Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив? Теперь уходи наконец! — откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в далекое небо.

«Теперь волосы будут в смоле». Огонек тронул его за плечо. Услышал:

— Уберешься ты или нет!?

Вместо ответа тот сорвал пучок травы и попытался стереть смолу — хоть тяжело было, в темноте-то.