Сильнейшие

— Север, юг — это не самое главное. Однако приложу все усилия, чтобы моя сторона одержала верх, если уж не суждено сохранить прошлое. А ему все равно. Он сам по себе, как настоящий энихи. Он может свернуть шею любому или себе самому, если захочет острых ощущений.

— Он не захотел крови в долине Сиван.

— Вот именно — не захотел! Ты сам подтверждаешь — он привык делать лишь то, что хочет. Но желания — вещь непостоянная… А что будет с тобой? Зачем ты пошел за ним? — взгляд в упор. — Чимали растет и выбирает свой путь.

— Если я делаю что-либо, то по своему выбору. — Огонек побледнел. Откуда узнал?

— Не удивляйся. Я видел, что у тебя на руке. Следы почти сошли, но еще заметны. Легко сообразить, — Ийа улыбался вполне дружелюбно. — Это многое объясняет. Я и сам не мог понять, почему он привязался к тебе.

— Привязался… — без выражения повторил Огонек. Вот уж привязанности он точно ни с кем обсуждать не намерен. — Я устал, — пробормотал тихо, не желая продолжать разговор и панически боясь показаться грубым.

Южанин понял, но спросил мягко:

— Скажи, ты ведь не хочешь ему зла? А кровь у Кайе горяча не в меру. Помоги ему, если сможешь.

— Как? — почти возмутился подросток.

— Если ты разумней, сделай так, чтобы слушали тебя. Коли сумеешь, конечно.

— Ты хочешь, чтобы я управлял им? Никогда я этого не сделаю.

— Дурачок. А что ты сделал в долине Сиван?

— Это было другое. Я хотел не дать развязаться войне.

— Ты сделал так, что он не захотел нападать.

— Но я… ничего не знаю.

Ийа вновь дружески улыбнулся и сказал:

— Я дам тебе грис. Вернешься домой. Дал бы сопровождающих тоже, но вы невзлюбили друг друга.

Рыжей была грис, вся, даже морда и ноги — таких разводил только один Род; и на узде — свернувшийся кольцом пятнистый ихи. Послушной — как вкопанная застыла на песчаной дорожке позади ворот, стоило Огоньку потянуть повод. На беду Кайе появился на той же дорожке — похоже, беспокоился за Огонька, так явственно облегчение на лице проступило.

Потом невидимая ладонь стерла радость; шагнул вперед — будто змея бросилась, ухватил грис за повод, провел пальцами по бляшкам на узде. С отвращением — как по спине мохнатого паука.

— Что у тебя за дела с Ийа?

— Он меня спас.

— Какая доброта! Для чего же?

Огонек ощутил злость. Он едва не простился с жизнью, а кана говорит об этом с такой вызывающей насмешкой… Прошел в комнату, спиной чувствуя недобрый пристальный взгляд. Не отстающий — Кайе шел следом. Уже подле кадки с комнатным кустом Тевари обернулся:

— А ты хотел бы видеть меня мертвым?

— Так он ради меня? Придумай что посмешнее!

— Ты полагаешь, все одинаковы?

— Ийа я знаю!

— Ты и брата своего знаешь! Тем не менее, он чуть меня не убил, а этот — напротив, помог.

— И что же теперь? Друзья на всю жизнь? Быстро ты их заводишь!

— А ты хотел бы завязать мне глаза? Поздно уже, я достаточно видел!

— И что же тебе показал этот… Ийа? Путь к очередному предательству?

— Так этого ты от меня все время ждешь?

— И этого тоже! Ты вечно тоскуешь по северу!

— Ты, разумеется, предпочтешь, чтобы я смотрел лишь на твои следы! С коготками, помня о том, что ты можешь!

От удара Огонек перелетел в угол комнаты. Под глазом запульсировало, по левой половине лица разлилась резкая боль. Второй раз Кайе ударил его…

И не подошел — смотрел мрачно.

— Нравится? — с трудом, но зло спросил Огонек.

Молчание.

— Кем ты считаешь меня? Вещью?

— Нет. А вот ты кем считаешь меня…

— Тем, кто ты есть! Привыкшим, что все склоняются перед ним, потому что боятся!

— Кончай размахивать собственной храбростью. Я наслышан о ней.

Лицо очень болело, и Тевари не выдержал — слезы потекли по щекам.

— Ты и правда зверь! Можешь только ударить, когда не находишь слов! Я думал, ты хотя бы ценишь меня — если уж на большее не способен!

— Снова слова Ийа!

— Нет, мои! Ты же меня ударил, не его!

— Я ненавижу Ийа. Не смей приближаться к нему, слышишь?

— Он лучше тебя! — выпалил Огонек. — Он не мечтает о войне ради забавы!

— Он только убил мальчишку-северянина, — сказал Кайе очень спокойно. — Ему нужна была жертва.

Тевари чуть побледнел, но не намерен был отступать:

— Но и ты… не помог тогда.

Спокойствие кончилось — оборотень прямо взвился, хоть голос все-таки не повысил:

— Да ну? Даже если бы я отнял жизнь Айтли, то лишь потому, что он вел себя как… северная крыса. Но с улыбкой слушать, как кто-то кричит под моим ножом… никогда.

— А для тех, кто умирает от ваших рук — для них разница есть? — тихо спросил Тевари.

— Для меня есть. А северянин… был слишком заносчив. — Лицо потемнело, — Но смерти на алтаре я ему не желал.

— Ему нет никакой разницы, — шепотом повторил Огонек.

И прибавил:

— Там, в долине Сиван… я ведь напомнил тебе его!

— Это верно. Но он никогда не склонялся передо мной, даже изгибаясь от боли. А ты… кричишь о доброте и плюешь в лицо, зная, что никто не заставит тебя поплатиться за это.

— Я и так плачу слишком дорого!