Сильнейшие

— Зачем ты это сделал? — не стал скрывать изумления. Юноша разжал пальцы, окровавленная пряжка упала на камень.

— Это не имеет отношения к тебе! — передразнил он Лачи. Неровно дышал, с трудом, но голос — прежний, полный великолепной дикой злобы.

— Ты не хочешь иметь ничего общего со своим Родом? Почему?

— Потому что мой Род не помогает крысам!

Лачи задумчиво посмотрел на него:

— Ты в самом деле больше зверь, чем человек. Но можешь быть уверен — я свое слово сдержу. Этого ты во всяком случае заслуживаешь.

Он ждал ответа, но не дождался. Сын Тейит хоть на словах постарался бы одержать верх, а детям юга достаточно было дел.

Тогда Лачи достал из шкатулки в нише стены обсидиановую пластину. Краем глаза следил за пленником, хоть знал прекрасно — головоног его не отпустит. Свет факела лизнул обсидиан — Лачи не смог удержать улыбку, довольную. Печать хальни невозможно разрушить. Это — победа. Положил пластину рядом с оборотнем, невольно отдернул руку.

Подумал — сейчас тот скажет что-нибудь вроде «Боишься, что укушу?» — но мальчишка рта не раскрыл.

— Ты знаешь, как принимают печать?

— Знаю, — глухо ответил, будто собственное эхо: не голос, тень голоса. И смотрел угрюмо из-под длинной неровной челки.

— Сейчас, — сказал северянин, не сводя с него глаз, и невольно перенимая манеру говорить кратко. Сейчас. Пока не хватает сил снова броситься на прутья решетки, пока упоминание полукровки причиняет ему боль. Впрочем, это вряд ли изменится — такие постоянны в привязанностях, разве что любовь поменяют на ненависть. Ладно старший брат его — растил едва ли не с колыбели. Но почему южанин выбрал того заморыша? Не понять…

Рука оборотня вздрогнула, когда легла на черную обсидиановую пластину. Единственный признак слабости. А ведь неприятно ее видеть, хоть это и слабость врага. Чувство досады, саднящее. На него, на себя.

Губы едва шевелились, но Лачи слышал каждое слово — все верно, все без обмана. Да такие и не врут никогда. И главное не сами слова, а приказ, самому себе отданный. А еще — нельзя обмануть печать хальни, она отомстит жестоко.

Пластинка медленно наливается голубым светом — свет перебивает полупрозрачную черноту обсидиана. Рука словно прилипла к гладкой поверхности. Но вот слабее становится свечение, и Дитя Огня рука вздрагивает; сжатая в кулак ладонь — разбить пластину, пока не поздно.

— Передумал? — очень холодно доносится со стороны, где стоит Лачи. Юноша убирает руку. Словно судорога сводит пластину, и вот она уж, как и прежде — черная, гладкая.

— Брось ее сюда.

Бросает не глядя.

Поймав, Лачи подошел к стене, вставил пластину в свитые кольца головонога поменьше того, что на потолке. Сказал удовлетворенно:

— Ну вот… — отдал приказ каменному чудищу отпустить пленника. Теперь главное — вернуться с ним в Тейит. Усмехнулся, видя, как вместо юноши на плите свернулась черная огромная кошка, короткая грива вздыбилась на загривке. Как хотите, так и тащите отсюда. А к энихи не каждый подойдет… про печать же не будешь рассказывать всем?

— Котенок, ты устал? Тебе помогут.

Лачи выглянул в коридор и позвал тех, что сопровождали сюда — громко, чтобы услыхали от входа. Мужчины преступили порог, опасливо покосившись на зверя. Лачи пояснил, видя их неуверенность:

— Нельзя оставлять его тут. Сам он не хочет идти.

— Надо на него намордник надеть, и сеть сверху набросить… — нерешительно так. Лачи качнул головой:

— Он вас не тронет.

Приблизились опасливо, отшатнулись, когда черный зверь повернул морду, всю в крови, и показал клыки — длинные и острые. Лачи веселился, давно не испытывал подобного удовольствия. Какое же ты чудо, котенок!

— Не тронет, я говорю. — И приказал вполголоса: — Ты слышал. Не смей.

Откуда же простым слугам, даже воинам, знать про печать хальни? А опытных Лачи посвящать в это дело не собирался.

— Перенесите в комнату рядом с моей. Да, и приведите эту кошку в порядок, она ранена.

Энихи ударил хвостом по каменной плите. Хлестко, снова заставив шарахнуться слуг. Наверное, на «кошку» разозлился, довольно подумал Лачи. Правильно, малыш, чем живее ты будешь, тем лучше. Твоя ярость — это твоя сила, а управляю ей отныне я.

Он не собирался позволять крысам прикасаться к себе, и как только те набрались смелости, встал. Спрыгнул на пол, мягко — энихи не умел двигаться иначе. Клыки снова сверкнули, и еле слышное рычание перекатывалось в груди — но сейчас он смотрел на Лачи.

Северянин мог бы продолжить, мог бы велеть своим людям надеть на зверя намордник и отвести его на цепи куда надо. И мелькнула такая мысль — ведь неизвестно, насколько он осознает себя в зверином обличье. Потом словно очнулся — печать сдержит, пусть даже тот совсем потеряет рассудок.

— Идем.

Вышли в коридор вместе, человек и огромная кошка. Глядя, как перекатываются мышцы под испачканной кровью, взъерошенной, но все еще блестящей шкурой, Лачи невольно подстраивался под размеренное движение зверя.