Сильные мести не жаждут

— Я верю вам, Кирш, и вы должны верить мне. Вы помните русского летчика, которого мы подобрали осенью на шоссе? Я не отдал его эсэсовцам.

— Я был уверен, что вы не отдадите. И девушку тоже?

— Да, и девушку. Вы не ошиблись, Кирш. У вас доброе сердце, Я знаю, вы никому не рассказали про тот случаи. Ну ладно, я пойду. Дай бог, чтобы разум осенил генерала!

* * *

Генерал Штеммерман был словно в летаргическом сне. Приказал никого к нему не пускать. Ни одной души, кроме майора Блюме. С той самой поры, как полковник Фуке продиктовал ему по телефону русский ультиматум, то есть со вчерашнего дня, он почти не вставал с дивана.

Перед ним прошла вся его жизнь. Он искал в ней минуты радости, минуты счастья, точно хотел убедить самою себя, что не зря прожил пятьдесят восемь лет. Вспомнил детство: высокие качели на берегу Эльбы, посыпанные желтым песком дорожки в саду деда, старую француженку-бонну с лорнетом в руке. Младший брат Клаус всегда терся возле матери и выпрашивал у нее деньги. Он собирал их, чтобы потом в школе хвастать перед сверстниками полным кошельком, богатством и славой своих предков: «Мой дед был адъютантом самого Мольтке. Все вы не стоите даже подошвы моего сапога».

В сущности, ничего интересного у генерала в детстве не было. В студенческие годы тоже. Под Верденом воевал обер-лейтенантом, страшно скучал в окопах, с нетерпением ждал конца войны. Хотелось попутешествовать по Италии, пофлиртовать с пылкими француженками…

Генерал открыл глаза, посмотрел на часы. До истечения срока ультиматума еще два часа. Целая вечность! Можно столько передумать! Ему казалось, что эти два часа принесут какую-то развязку, заставят его отважиться на самый разумный шаг. А какой он, этот разумный шаг? Кто может определить его?

Он знал, что в соседнем доме собрались командиры подчиненных ему дивизий и с нетерпением ждут последнего слова. Генерал Шмидт-Гомер, наверное, жует свой любимый бутерброд с телятиной, облизывает жирные, толстые губы и млеет от удовольствия. Генерал Транберг, командир сто шестьдесят седьмой дивизии, тот, как всегда, дремлет, клюет носом. Генерал Либ и полковник Хонн, несомненно, режутся в карты. Интересно, а где бригадефюрер Гилле? Где этот бретёр с белым, изнеженным лицом? Утром его не было здесь. Не присутствовал он и на совещании. Со вчерашнего дня, когда узнал, что идут русские парламентеры, исчез, будто сквозь землю провалился. Уж не затевает ли он какую-нибудь каверзу?

Генерал Штеммерман любил красивые вещи, особенно часы. Смешно звучит, но он действительно любил часы — уникальные, музейные раритеты. Имел большую коллекцию, в том числе такую диковинку, как шпиндельные часы знаменитого нюрнбергского мастера Хейнлена, из золота и серебра с вкрапленными в крышки брильянтами. И, может быть, потому, что всегда был окружен часами, он с юных лет научился ценить время, ценить каждую минуту своей жизни.

Один астролог в Бад-Шандау наворожил ему прожить шестьдесят пять лет. В ту пору Штеммерман был еще слишком молодым, чтобы постичь значение ворожбы, чтобы испугаться: он отгуливал всего лишь двадцатую весну. Сейчас он вдруг вспомнил о предсказании астролога и ужаснулся. Мысль заработала лихорадочно и нервно. Стал прикидывать, что еще может ждать от судьбы. Представил себе последний короткий отрезок своей жизни, и это представление вновь вернуло его мысли к вопросу о капитуляции.

Если допустить, что он согласится подписать акт о безоговорочной капитуляции, это значит — лагерь военнопленных, Сибирь. Возможно, и не Сибирь, а какая-нибудь русская тюрьма, за решетками которой он пробудет до конца войны. Долго будет ждать свободы. Может быть, лет через десять его отвезут в Германию. Старого и немощного, того самого генерала Штеммермана, потомственного прусского дворянина, который в сорок четвертом году капитулировал перед бывшим русским солдатом Коневым. Потом еще несколько лет убогого существования: генерал в отставке, немецкий потомственный генерал, который сдался в плен бывшему русскому солдату. Нет, это ужасно!

Ему вспомнился разговор с майором Блюме после русской радиопередачи. Блюме был настроен на философский лад, сидел, углубленный в себя, увлеченный рассуждениями о величии Германии. Потом вдруг сказал: «Фельдмаршал Паулюс пишет мемуары. Имеет под Москвой небольшую виллу и пишет там мемуары». «А вам откуда это известно?» — спросил его Штеммерман. «Я слышал выступление фельдмаршала по радио. Он очень интересно и без сожаления оценивает свой поступок». Эта фраза словно обожгла генералу душу. Сейчас она вспомнилась Штеммерману в каком-то новом значении. Он представил себе: маленькая комната, заваленный бумагами стол, снег за окнами. Русская зима. Он, Штеммерман, пишет мемуары, пишет до самой смерти, все оставшиеся годы жизни, пока не выпадет из пальцев перо.