Сильные мести не жаждут

Летели вместе по точно установленной трассе в глубокий тыл врага. Внизу — поросшие лесами возвышенности, серебристые ленты рек, обнаженные струны автострад, аккуратные, будто игрушечные, деревеньки, лоскуты полей, черные пласты лесных массивов. Внизу немецкая земля, немецкие дороги, немецкая страна. С востока горячей лавиной накатываются сюда фронты, Дождалась, Германия! От алчности обезумела, ослепла. Всего тебе было мало, тянула скот, машины, лес, фураж, камень, чернозем и людей, людей, людей… Многие здесь нашли себе могилу, а кто не могилу, тот унесся смертным дымом лагерных печей в небо.

Марина увидела внизу заводские строения, за ними угадывались кварталы большого города, и руки ее невольно сжали пулемет. Подумала: они с Павликом уже там, куда скоро придет наша армия, в самом сердце фашистского рейха, над его черными дымами, над затаившимися в убежищах гауляйтерами, шуцманами, фельджандармами, над казармами, скрывающими в своем нутре тысячи убийц, над канцеляриями, где хранятся списки свезенных со всей Европы рабов. Они летели над страхом, над злобой, над миром обреченности. И эта мысль наполнила ее чувством гордости. Подумать только! Марина Байрак из села Жабянцы, из глухого полесского края, сидит в несущейся в потоках солнечного света машине, и никто не может ее остановить. Это вам, господин фельджандарм, не девушка с узелком в руках, закутанная в мамин платок деревенщина, которая с подругой ползимы просидела, прячась от дюдоловов, в сыром подвале, и, может, сидела бы там до своей гибели, если бы партизаны не сожгли полицейскую управу со всеми ее списками, именами, приказами, угрозами. Сидит теперь в кабине стрелок-радист Марина Донцова, сидит, положив спокойно руки на пулемет, изредка поглядывая на шкалу рации, на огоньки настройки, и знает она — и весь мир, может быть, знает, — что послала ее родная страна, послали ее люди, которых она так преданно любит.

Донцов повел машину ниже. Марине показалось, что он словно присматривает себе место для посадки. Видела, как по квадратам полей, по лесистым оврагам стремительно неслась, извиваясь и подпрыгивая, тень их могучего «ила». Летели быстро, неудержимо, а тень догоняла их, тень словно утюжила чужую землю с ее домами, улицами, кирхами.

Тут и началось.

— Марина, приготовься! — приказал по рации Донцов. — Выходим на объект.

Не успел договорить, как на зеленом полотне леса расцвел серый бутон. И мгновенно под крыльями штурмовика затанцевали, заклубились разрывы.

Их неожиданно ударило, и самолет глубоко осел в воздушную яму. Павел понял, что снаряд разорвался совсем рядом. Но крылья держатся, мотор работает. Только смрад в кабине, что-то горячее бьет по ногам… Марина!..

Он накренил машину на левое крыло, и в то же мгновение ее сотряс тяжелый удар сверху. Мотор заглох, стало тихо, только внизу под ними свистел ветер и горячее масло заливало ноги. В рации послышался треск, а затем тихий, протяжный жалобный стон. Марина как будто плакала от боли, жаловалась ему.

Он ввел машину в пике и тут же с радостью отметил, что мотор опять работает. Захлебываясь, дергаясь, тот тянул самолет над горами. Словно какие-то новые отчаянные силы проснулись в нем, не давали упасть самолету в пропасть.

— Марина, слышишь?.. — кричал по рации Павел. Долго не отзывалась, потом он услышал вялый, будто сонный, голос:

— Слышу, любимый… Слышу, Павлик…

Зенитки давно отстали, и весь мир окунулся в пустоту, Павлу показалось, что умерло все: небо, машина, его собственное сердце. Хотя мотор продолжал работать, он словно утратил голос, летел онемевший, мчался, как выпущенный пушкой снаряд, чтобы где-то в конце своей траектории упасть и бесследно исчезнуть.

— Павлик!.. — далеким шепотом окликнула его Марина.

Он обрадовался. Но в этот миг услышал голос радиста с наземной станции:

— Тридцаты… Вас ожидают… Тридцаты, почему молчите?

У майора Донцова потемнело в глазах. Он только сейчас ощутил судорожную боль в левой ноге, резкий укол в бедре, почувствовал, как жгучая струя ударила по спине и пронзила мозг.

Еще сильнее сжал в руках штурвал.

— Тридцаты!.. Тридцаты!.. — добивался голос дежурного по аэродрому. — Прием, слушаю вас… Прием!..

Павел переключил тумблер рации и чужим голосом произнес:

— Работу закончил. Все нормально.

— Спасибо, Тридцаты, — ответил ему голос в мембране. — Быстрее возвращайся. Тебя ждут. Гамарджоба! Привет королеве!

«Это же Михал… — подумал Павел с грустью. — Эх, Мишка, Мишка, дождешься ли ты своего друга?»

Он вел машину из последних сил. Солнце высоко стояло над горизонтом и словно втягивало в свой ослепительный водоворот машину. Она летела в этот водоворот, таяла в нем и сама уже была как солнце, как звонкая песня мотора.

— Марина, — тихо сказал Павел. — Земля… Смотри, Мариночка, наш аэродром!

Рация молчала. Маринины рука безжизненно лежали на пулемете, а глаза все еще целились в небо.

* * *