Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

«Если бы грязные обвинения и клеветы шептались под сурдинку, у меня за спиной, – с горечью говорил он, – конечно, я был бы вправе пренебрегать ими, игнорировать их… Но эти нападки, позорящие моё доброе имя, это невообразимо гнусная клевета бросается мне в лицо печатно, перед всей читающей Россией». И, уже будучи на смертном одре, он рвётся из Ялты в Петербург, чтобы лично защитить свою честь и репутацию в дуэльном поединке. Мы, конечно, далеки от мысли, что в своём желании поквитаться с обидчиком Надсон был движим исключительно чувством оскорблённого национального достоинства. Тем не менее, как справедливо отметил литературовед Роберт Весслинг, «для определённой группы читателей еврейское происхождение Надсона имело решающее значение. А обстоятельства его смерти для многих вписывались в имевшую глубокие корни историю преследования евреев Российской империи».

«Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов, // Народ, обиженный судьбою!» – эти строки замечательны тем, что в них поэт являет себя в ипостаси еврея-бойца. Бой с клевретом «Нового времени» антисемитом Бурениным и стал для Надсона роковым, ибо поэт был чист душой и просто не готов к интригам и подковёрным каверзам. Он искал честной борьбы. В его стихотворении 1883 года читаем:

Сойтись лицом к лицу с врагом в открытом поле
И пасть со славою и именем бойца, –
Нет выше на земле, желанней в мире доли…

Однако далее автор вопрошает: «Но если жизнь душна, как склеп, но если биться ты должен с пошлостью людскою?» Верил ли он в счастливый исход борьбы с «пошлостью людскою», олицетворением которой был для него Буренин вкупе с подобной ему юдофобствующей братией? Едва ли. В одном из писем Надсон приводит знаменательные слова:

Но пускай победных лавров
Не дождусь я до конца, –
Я погибну славной смертью,
Смертью честного бойца.

С. Я. Надсон. Стихотворения. – Изд. 27. – Спб., 1913.

Надсон, этот «вечный юноша» русской поэзии, ушёл из жизни в неполные 25 лет. Ему, по словам критиков, сопутствовала «острая лихорадочная популярность». Одно время он был наиболее читаемым русским поэтом. Пик его славы пришелся на конец XIX – начало XX века, когда его произведения издавались в сотнях тысяч экземпляров (превысив даже тиражи признанных русских классиков); они переведены на английский, французский, немецкий, итальянский и польский языки и положены на музыку Антоном Аренским (1861-1906), Юлием Блейхманом (1868-1909), Александром Бородиным (1833-1887), Рейнгольдом Глиэром (1874-1956), Цезарем Кюи (1835-1918), Эдуардом Направником (1839-1916), Сергеем Рахманиновым (1873-1943), Владимиром Ребиковым (1866-1920), Антоном Рубинштейном и др.

Но символично, что в начале XX века по стихотворениям Надсона постигали красоту русского языка учащиеся еврейских школ: стихи эти вошли в хрестоматию Льва Шахрая «Русское слово еврейским детям» (1909), переизданную дважды. Целью этого пособия было «внушение ребёнку любви и беззаветной преданности к родине, а с другой стороны, глубокого уважения и горячей привязанности к своей национальности».

Семён Яковлевич Надсон, как точно сказали о нём, был «заражён болью» еврейского народа. И помимо громкой славы русского поэта, он снискал себе славу бойца с антисемитизмом. Честного бойца. И этим притягателен вдвойне.

Сеятель. Семён Фруг

Судьба Семёна Фруга была типичной для еврейского национального литератора того времени: бурная популярность у соплеменников при жизни и полная безвестность после смерти. Ведь после Октябрьского переворота созданные им произведения оказались не ко двору: Фруга окрестили «трубадуром сионизма» и, понятно, сочинения его в СССР ни разу не переиздавались.

Ранним сентябрьским утром 1916 года стотысячная толпа заполнила центр Одессы, движение на некоторых улицах было приостановлено. А люди, облачённые в траур, нескончаемым потоком всё шли и шли за гробом, провожая в последний путь поэта Семёна Григорьевича Фруга (1860-1916). В редакции еврейских изданий со всех сторон летели скорбные письма, телеграммы соболезнования, стихотворные эпитафии. А кто-то вспомнил в связи с кончиной поэта его собственные слова:

Не стало одного и тщетно ждать другого.
Не плачьте! Над его могилой в этот час
Рыдает Библии забытой нами слово,
И не о нём, – о нас!..