Силуэты пушкинской эпохи

Изысканная неуклюжесть Дельвига особенно замечательна в его сонетах. Недаром Пушкин в своем знаменитом «Суровый Дант не презирал сонета» упоминает Дельвига среди других мастеров этого жанра: Петрарки, Шекспира, Камоэнса. Может быть, именно здесь в наибольшей степени проявилась поэтическая виртуозность Дельвига, как бы предворяющая блеск и величавость сонетов Вяч. Иванова.

С. Д. Пономаревой

В Испании Амур не чужестранец,
Он там не гость, но родственник и свой,
Под кастаньет с веселой красотой
Поет романс и пляшет, как испанец.

Его огнем в щеках блестит румянец,
Пылает грудь, сверкает взор живой,
Горят уста испанки молодой;
И веет мирт, и дышит померанец.

Но он и к нам, всесильный, не суров,
И к северу мы зрим его вниманье:
Не он ли дал очам твоим блистанье,

Устам коралл, жемчужный ряд зубов,
И в кудри свил сей мягкий шелк власов,
И всю тебя одел в очарованье!

Дидло (1767–1837)

«Дидло единственный, неподражаемый, истинный поэт, Байрон балета, — писал один из современников великого балетмейстера. — Мифологические балеты его сочинения — настоящие поэмы». «Верховный жрец хореографического искусства!» — восклицал по его поводу Каратыгин-второй, «великим хореографом» назвал его Адам Глушковский, «Дидло был гениальный человек по своей части», — писал известный театрал Рафаил Зотов.

«Верховный жрец хореографии», «пиит танца» или «Байрон балета» в жизни представлял довольно комическую фигуру. Худой, длинноносый, обезображенный оспой, Дидло походил на дупеля, по мнению Головачевой-Панаевой. «Он был среднего роста, худощавый, рябой, с небольшой лысиной, — писал Каратыгин, — длинный горбатый нос, серые быстрые глаза, острый подбородок; вообще вся его наружность была не больно красива… Высокие, туго-накрахмаленные воротнички рубашки закрывали в половину его костлявые щеки. Он постоянно был в каком-то неестественном движении, точно в его жилах текла ртуть вместо крови».

Дидло родился в Стокгольме в 1767 году в семье танцовщика-француза. Уже в раннем детстве будущий балетмейстер отличался на придворных маскарадах, обнаруживая несомненные пластические дарования. Свое хореографическое образование Дидло довершил в Париже у знаменитого Огюста Вестриса. Вместе с ним и не менее знаменитым Новерром он выступал в конце XVIII века в Лондоне и Париже. В 1801 году он был ангажирован князем Юсуповым в Петербург, где с блистательным успехом дебютировал в апреле 1802 года балетом «Аполлон и Дафна». Деятельность его в России продолжалась до 1811 года, когда он уволился по причине тяжкой болезни и уехал за границу. Новый контракт Дидло заключил в 1815 году и в течение целого двадцатилетия вплоть до своей смерти оставался в России.

Он был одновременно драматург, композитор, режиссер и художник, совмещая обширнейшие познания в истории, поэзии, мифологии, пластических искусствах, теории музыки, а также знание культурно-бытовой обстановки различных эпох и современной театральной техники. «Деятельность этого хореографа была изумительна, — свидетельствует Каратыгин. — Он буквально целые дни, вплоть до ночи посвящал своим беспрерывным занятиям. Ежедневно, по окончании классов в училище, он сочинял пантомимы, или танцы для нового балета, передавал свои идеи композиторам музыки, машинистам, составлял рисунки декорациям, костюмам и даже бутафорским вещам».

Дидло был замечательным новатором. Он изобрел тюнику, трико, получившее свое название по имени парижского мастера, выполнявшего заказ Дидло, ввел в балет исторические костюмы, усовершенствовал балетную механику и создал полеты на сцене, впервые применив их в постановке своего балета «Зефир и Флора» в 1796 году в Лондоне. Это был поистине фанатик своего дела. Он составлял группы, организовывал танцоров и творил сценические поэмы в каком-то припадке самозабвения. Ученица Дидло рассказывала, что во время репетиции в Эрмитаже балета «Амур и Психея» одной из танцовщиц кордебалета не достало лиры или вазы. «Дидло в бешенстве бросился бежать по Невскому, имея на одной ноге красный сапог, на другой — черный, без шапки, обмотав голову каким-то газовым радужных цветов покрывалом. В этом виде он прибежал в малый театр, взял, что было нужно, и тем же трактом отправился назад. Народ естественно счел его сумасшедшим и валил за ним толпою».