Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время

– А это, вероятно, по-китайски. Костюм, изволите видеть, китайского характера.

Тогда только выяснилась мне разгадка ребуса. Это слово было «L´Orphelin de la Chine» – название пьесы «Китайский сирота»[80].

Столь же вычурно и неграмотно коверкались наименования материалов, как, например: тот же помощник гардеробмейстера вычитывал мне слова «муслин делапапер» и «креп де шьен» вместо «муслин а вапер»[81] и «крепдешин»[82] и т. д.

С меньшими сравнительно недостатками я нашел экипажное заведение петербургских театров. Оно занимало строения по Вознесенскому проспекту. В состав заведения входили 40 карет, три крытых линейки для воспитанниц театральной школы, несколько бланкард[83] и повозок для перевозки монтировочного инвентаря, около 80 лошадей и соответствующее число кучеров и конюхов. Смотритель экипажного заведения, пожилой чиновник Шенк (отец композитора Шенка), добросовестно относился к делу.

Кроме перечисленных зданий в распоряжении Дирекции находились еще несколько каменных построек: декорационный сарай в Подьяческой улице и другой сарай с постройками в Тюремном переулке[84]. На Каменном острове в ведении Дирекции находились упраздненный уже деревянный театр и деревянная же дача на берегу Невы. На этой даче проводили лето воспитанницы театрального училища. Кроме всего сказанного, Дирекция пользовалась для своих потребностей некоторыми частными зданиями.

Сараи и чердаки в зданиях Дирекции были беспорядочно заполнены самым разнообразным материалом: мебелью, грудами бумаг и нот и разным хламом. На чердаке Александринского театра при осмотре нашлись великолепные гобелены, принятые впоследствии в Конюшенный музей[85].

Познакомили меня, между прочим, с тайнами парикмахерского искусства, с запасами кос и буклей, бород, усов, лысин и вообще с массой волос, обильно снабженных насекомыми.

Мимоходом я осмотрел в театрах также и библиотеки с богатыми запасами пьес и ролей. В нотной конторе меня познакомили с заведывавшим заготовлением и хранением музыкального материала, с весьма добросовестным и толковым работником – Христофоровым.

Знакомство с театральными кассами произвело на меня особенно удручающее впечатление. Даже поверхностное изучение способов приобретения театральных билетов не оставляло сомнения, что касса оказывалась раздвоенным учреждением-лавочкой. Одна половина ее работала на Дирекцию театров, а другая – на кассиров. И эта последняя торговля была безубыточной. Целая группа петербургских театралов, имевших достатки, приспособлялась к обеспечению себя безболезненным и верным получением мест в обоих оперных театрах, а отчасти и в прочих. Параллельно с кассирами работали и барышники. Двух или трех из них мне указывали в лицо – барышничество поощрялось полицейским покровительством. В Большом театре я застал тогда кассиром некоего Никифорова. Он около 40 лет сидел и поседел на этом месте. Постепенно приобрел он обширное знакомство значительных лиц со средствами и нажил на крохах кассового дела, как многим было известно, порядочный каменный дом в Петербурге. Злоупотребления в кассах были очевидны и для публики и вызывали настойчивые жалобы в обществе. Всем желательна была реформа в продаже билетов, с закрытием хвостов и ночных дежурств у театральных дверей.

Что касается публики и прессы, то рядом с жалобами на кассовые порядки высказывалось настойчивое порицание за пользование Дирекцией привилегией на столичные зрелища. Привилегия эта распространялась на окрестные города – Царское Село, Гатчину, Петергоф и Ораниенбаум. Исключительное право на зрелища фактически обратилось в доходную статью театров. Дирекция стала торговать разрешением на открытие частных театров и на зрелища и увеселения. Она сбирала подать с предпринимателей, не стесняясь ни размерами сборов, ни условиями их взимания. Так, например, в период с 1872 по 1880 год петербургские предприниматели выплачивали годовыми суммами: театр Буфф – 4920 р., театр Берса – 3820 р., цирк Чинизелли – 4375 р., Русское купеческое собрание – 2578 р., Приказчичий клуб – 956 р. 50 к., Немецкий клуб – 1274 р., Зоологический сад – 2840 р. (по расчету 20 р. за каждое представление). Многие предприятия допускались на условиях вечеровой либо месячной платы; так, например, танцкласс Марцинкевича платил ежемесячно 24 р., трактир «Марьина Роща» – по 10 р. в месяц, зал Кононова – по 5 р. за представление с туманными картинами. Вообще этого рода доход Дирекции петербургских театров достигал годовой суммы 300 000 рублей. В настоящее время как-то смешно даже представить себе, что такой порядок когда-то существовал!