Сильванские луны

– Пожалуйста, будь осторожен.

Лексий был благодарен ему за то, что кто-то станет ждать его назад.

Вздувшийся Флёд с плеском катился сквозь ночь, подступая под самые берега. Какое-то время Лексий играл с ним в гляделки. Кажется, эта проклятая река ещё долго будет являться ему во сне…

Лексий упрямо вздёрнул подбородок. Он решил. Ему нужно на тот берег.

Он уже успел поломать голову о том, как туда попасть. В теории, существовало заклинание для левитации, но для перемещения оно было бесполезно – как ни крути, люди не самые аэродинамичные существа на свете. Была ещё одна идея, но и она… А впрочем, ладно. Раз уж он всё равно не придумал ничего лучше, стоит попробовать.

Лексий сделал глубокий вдох, собрался с силами и побежал.

Немного изменённое заклинание замораживало воду там, где её касалась его нога. Вся штука была в том, чтобы не останавливаться. Если честно, Лексий до самого конца не верил, что это сработает – и в один прекрасный момент просто вдруг обнаружил себя хватающим воздух на другом берегу. Его здорово отнесло вниз по течению, но река осталась позади – во второй раз. Ох, знать бы, случится ли третий…

Лексий запретил себе трусить и двинулся вперёд.

Оттийский лагерь можно было найти и без волшебного чутья – по мерцающим вдалеке кострам. Лексий запоздало задумался о том, что вражеская армия велика, и он понятия не имеет, где именно стоит Радова конница, но удача, не раз и не два выручавшая его в этом странном сюжете, снова преподнесла ему подарок: лунный свет выхватил из темноты странные силуэты, непохожие на палатки оттийцев. Лексию понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это островерхие степняцкие шатры.

Говорят, Надзирателям всё равно, но кто-то там сверху точно за ним присматривал.

Лагерь уже спал. Немногочисленные полуночники без песен и разговоров сидели у костров, всхрапывали дремлющие кони; караульные честно несли свою службу, но Лексий проскользнул мимо, невидимый за завесой чар. Лишь бы поблизости не оказалось Регининых волшебниц…

Он быстро нашёл палатку командира: она единственная была привычной сильванскому глазу. И, в конце концов, Лексий расслышал бы Рада среди тысячи человек. Даже с обручами – расслышал бы…

Прокравшись между шатров, он замешкался у входа. Что, если Рад просто поднимет тревогу, поймав «лазутчика»? Что, если-…

Лексий заставил своего внутреннего труса замолчать и откинул полог.

Внутри было тепло. Горела знакомая жаровня. Рад писал, сидя за раскладным столом, и Лексий почему-то застыл на пороге. Мгновение растянулось в вечность, а потом Рад, так и не услышав доклада, поднял голову, посмотрел на пришельца и без всякого удивления сказал:

– Лексий?

И тот почувствовал, как это чужое, так никогда и не ставшее полностью своим имя холодной рукой сжало его сердце.

– Так ты всё-таки жив, – бесстрастно констатировал друг. – Что ж, я рад.

Не лги. Никакой ты не Рад.

Лексию вдруг показалось, что вокруг стало очень-очень темно. Так, значит, всё-таки правда. Оказывается, какая-то его часть всё это время упрямо не хотела верить… Но Рад не смотрел бы так равнодушно и холодно. Рад назвал бы его Лёшкой, как тысячу раз до…

– Не стой там, – сказал человек за столом. – Войди. Тебя кто-нибудь видел?

Бездумно повинуясь голосу, привыкшему отдавать приказы, Лексий послушно шагнул внутрь и опустил за собой полог.

– Рад, – сказал он, вернее, попытался и не смог, потому что дрогнувший голос сорвался, – Рад… зачем? Зачем ты это с собой сделал?

Рад – генрих – отодвинул чернильницу. Отложил в сторону незаконченное письмо.

– А что ещё мне оставалось? – спокойно ответил он. – Ты понятия не имеешь, чего мне стоила нынешняя зима. Моя совесть с самого начала была против этой проклятой войны, а потом моя любимая женщина вышла замуж за степняка. Не вижу смысла жаловаться постфактум, но мне было… несладко.

Только генрих мог выбрать такое слово, чтобы описать свою боль. Страдание, нестерпимое настолько, что единственным спасением было перестать чувствовать вовсе…

– Но последней каплей, конечно, был ты, – словно между делом заметил Рад.

Лексий вздрогнул.

– Я?!

Рад равнодушно повёл плечами.

– Как ты думаешь, каково это – не только ненароком расстроить свадьбу лучшего друга, но и втянуть его в войну, на которой он и погиб – по твоей же собственной глупости? Всевидящие, я никогда и ни перед кем больше не чувствовал себя таким виноватым. Разве что перед мамой, когда она умерла, и я понял, что так теперь навсегда и останусь со всем, что сказал ей и что не сказал…

Он говорил обо всём этом так спокойно. Так кошмарно спокойно.

– Ох, господи, – проговорил Лексий, потому что других слов у него не было. – Я-…

Что он хотел сказать? «Прости меня»? Но за что? Айду, честное слово, ты ведь не был виноват в том, что едва не умер…

Незнакомый голос у него внутри повторил: за что? Может быть, за то, что ты не дал ему знать, что спасся? За то, что позволил своему другу верить, что твоя смерть – на его совести?

Слушать этот голос было выше его сил.

– И… к-каково это? – хрипло спросил Лексий.