Сильванские луны

– Если я и жалею, то только об одном. Мама выписала из Пантея луковицы каких-то совершенно потрясающих тюльпанов, девочки сажали их перед домом… Обидно было бы не успеть увидеть, как они зацветут.

Лексий хотел сказать ему, что восхищается его мужеством. Восхищался с того самого лета. Что-…

– Ох, извините, надеюсь, я не прервал вас на самом трогательном месте?

У Элиаса ки-Рина было множество талантов – например, говорить «извини» таким тоном, словно он с радостью сделал бы всё, за что просит прощения, ещё раз.

– Сказал Жеребёнку всё, что хотел? – осведомился Ларс.

– Возможно, даже больше, – хмыкнул Элиас, устраиваясь с ним рядом. – И знаешь что? Ты следующий, – он искоса взглянул на Лексия. – Ки-Рин, иди пока поразвлекай Уту. Я обещал прислать тебя, а то что он там один.

И правда, не дело.

Лексий без споров и ревности оставил ребят беседовать наедине. Он нашёл Тарни там, откуда костёр казался не больше свечки, около огромного камня, в незапямятной древности оставленного здесь ледником. Закутавшись в плащ, Жеребёнок стоял, прислонившись к валуну плечом, и смотрел на мутное небо.

Когда Лексий приблизился к нему, Тарни даже не повернул головы.

– Повержены боги, – произнёс он вполголоса, – у нас больше нет царей, и миром теперь владеет седой борей среди сосен и скал. Здесь каждый сам за себя или против всех, и ночью от чёрной крови дымился снег…

– … и рассвет не настал, – негромко продолжил за него Лексий.

Он узнал бы эти слова, даже разбуженный среди ночи. «Знамение власти». Он вдруг вспомнил: их гостиная в школе тогда, два года назад, и Танирэ, звенящим, как струна, голосом декламирующий вот эту самую предпоследнюю песнь. В тот день Жеребёнок сдавал свой экзамен; Лексий спросил у Брана, можно ли ему остаться послушать, и Бран сказал: «Тебе стоит спрашивать не у меня», а Тарни покраснел и кивнул…

Единственный из них четверых, он рассказал всю поэму до конца с первой попытки. Лексий помнил, как слушал его голос, не разбирая слов, и переживал, не споткнётся ли он, сильнее, чем некогда за себя…

Он всё ещё помнил эти стихи наизусть. Стоило только позвать – и они приходили. Знакомые строфы из шести строк, вьющаяся узором рифма…

– Снаружи, за лязгом мечей и за громом лир, – сколько раз на этом самом месте Халогаланд убивал его в учебных поединках! – за дверью в огромный, холодный открытый мир ждёт великое зло…

– Судьба всего мира лежит на моих плечах, – так странно, сегодня в голосе Тарни не было ни капельки волнения, – но их обнимает мех твоего плаща… – Жеребёнок поднял голову и улыбнулся Лексию своей особой улыбкой, разом и печальной, и светлой. – … и мне так тепло.

Они постояли, слушая, как стихи растворяются в ночной тишине.

– Але́ксий… – начал Тарни. – Нет, стой, подожди, я скажу… – он выдохнул, вдохнул и почти твёрдо выговорил, – Алексей. Ведь так? Так тебя на самом деле зовут? Айду, не хочу думать, каково это, когда все вокруг называют тебя чужим именем…

Жеребёнок устало провёл рукой по лицу.

– Тебе, наверное, было так одиноко. Мой дом в двух днях пути от столицы, и я… не был там очень счастлив, но мне и то бывает…

Лексий посмотрел на низкие тучи, на марево дождя, растворяющее мир в туманной дымке.

– Только не с вами, – честно сказал он.

Жеребёнок ответил ему улыбкой, но она быстро погасла.

– Так, значит, и твой Рад тоже оттуда? – спросил он. – С… вашей Земли?

Мой Рад. Ваша Земля. Смешно.

– Да, – не глядя на него, кивнул Лексий. – Но, знаешь, он… всё равно не планировал возвращаться.

Кажется, Тарни хотел сказать что-то, но не сказал. Он просто положил руку Лексию на плечо, и тот вдруг почувствовал, что никакие слова сочувствия, утешения и поддержки не помогли бы так, как бережное касание этой маленькой, лёгкой руки…

Он повернул голову, встретился с Тарни взглядом и отстранённо подумал: как же он вырос. Айду, и куда подевался неуклюжий застенчивый мальчик, который пришёл в их школу четвёртым одной далёкой весной? Кто тогда мог подумать, что «этот ягнёнок» не дрогнет перед испытаниями, стерпит любую усталость и будет готов, не колеблясь, отдать свою жизнь, лишь бы спасти чужие?..

Лексий вдруг понял, что уменьшительные имена теперь будут здесь неуместны.

– Танирэ… – начал он.

– Серьёзно? Почему тогда уж сразу не «господин Уту»? – рассмеялся Тарни. – Перестань, это ведь всего лишь я…

– Ты не «всего лишь», – твёрдо сказал Лексий. – Ты слышишь? Обещай мне больше так о себе не говорить.

Тарни закусил губу и кивнул. Минуту он казался погружённым в свои мысли, а потом окликнул:

– Алексей?

– Да?

– Спасибо.

– За что? – искренне не понял Лексий.

– За то, что подал мне руку… тогда, в мой первый день. Веришь или нет, до этого я ни разу не покидал свою деревню, и… Урсул напугал меня до ужаса. Такой большой, все куда-то спешат, и никому до меня нет дела. Никогда больше не чувствовал себя таким потерянным. И потом, в школе, когда вы начали смеяться… я подумал: дурак, как же глупо было надеяться. Я всё равно ни на что не гожусь.

Тарни повёл плечами, плотнее запахнул полы плаща.