Силы и престолы. Новая история Средних веков

Абеляр был величайшим ученым своего времени. В философии он обращался к сложной проблеме универсалий – бурно обсуждаемому вопросу об отношении между языком и объектом[772]. Как теолог он блестяще соединял изучение Святого Писания с аристотелевской логикой. Абеляр способствовал развитию католической доктрины Лимба – промежуточного загробного царства, где обретаются души, например, некрещеных младенцев. Он был одаренным музыкантом и поэтом. Вместе с тем Абеляр был неоднозначной фигурой, и к концу жизни его репутация оказалась полностью разрушенной. В молодости Абеляр покрыл себя позором: в 1115–1116 гг. он преподавал в школе собора Нотр-Дам в Париже и, помимо этого, давал частные уроки девушке по имени Элоиза, племяннице Фульбера, одного из каноников собора. Увы, за время обучения Абеляр соблазнил Элоизу, и она забеременела (сына она позднее назвала Астролябием[773]). Он втайне обвенчался с ней, затем отправил ее жить в женский монастырь. В ответ на это разгневанный дядя Элоизы распорядился схватить и жестоко оскопить Абеляра. К счастью, после этого ему удалось выжить, и он удалился жить монахом в аббатство Сен-Дени, хотя позднее был вынужден покинуть монастырь, поскольку утомил собратьев своим подчеркнуто провокационным поведением и мнениями. Какое-то время Абеляр вел жизнь странствующего отшельника и читал на улицах Парижа публичные лекции по богословию. Все это время он писал блестящие, но непростые для понимания книги и трактаты, опираясь на аристотелевские методы рассуждения, и нередко приходил к выводам, которые можно было истолковать как еретические. В 1121 г. его уже один раз официально осудили за ересь и заставили сжечь сборник собственных лекций, сегодня известный как Theologia Summi Boni.

Бернард находил методы и богословские выводы Абеляра совершенно неприемлемыми и в 1140 г. настоял, чтобы Абеляра снова отдали под суд. Далее он добился изгнания Абеляра из Парижа и осуждения его взглядов церковным советом и обратился к папе с просьбой добавить к вынесенным приговорам официальное порицание Рима. Трудно сказать, как далеко еще зашел бы Бернард, если бы Абеляру не предоставил убежище настоятель Клюнийского аббатства Петр Достопочтенный[774]. Как бы то ни было, Бернарду удалось сломить дух Абеляра и безвременно свести его в могилу (он умер в 1142 г.). Так один из самых оригинальных мыслителей и популярных учителей своего времени подвергся травле (сейчас это назвали бы «отменой»): его репутация оказалась погубленной в глазах не только современников, но и следующих поколений. В каком-то смысле эта история стала наглядным руководством для будущих охотников за еретиками, которых было более чем достаточно в академических кругах позднего Средневековья.

В 1277 г. епископ Парижа Этьен Тампье издал официальный указ, угрожавший отлучением от церкви любому слушателю и преподавателю университета, придерживавшемуся или проповедовавшему любое из 219 ошибочных положений. Почему Тампье выбрал именно это время, чтобы осудить несогласных, и какие именно ученые были, по его мнению, повинны в развращении собственных умов и умов подопечных студентов и магистров, сейчас уже не совсем ясно[775]. Однако этот документ продолжал традицию научной цензуры, насчитывавшей к тому времени более полувека. Еще в 1210 г. группу ученых с факультета искусств официально осудили за то, что они слишком много читали Аристотеля. Ряд работ великого греческого философа официально признали неприемлемыми, и вместе с ними под запрет попали работы древних и современных ученых, содержавшие комментарии к его трудам.

В 1270 г. Тампье обновил этот запрет и уточнил, какие именно аристотелевские положения отныне считаются не подлежащими высказыванию. Таким образом, в 1277 г. епископ в очередной раз ступил на хорошо знакомый, но, судя по всему, совершенно бесполезный путь цензуры (ведь если бы парижские ученые сразу послушно перестали читать Аристотеля, ему не пришлось бы снова издавать свой указ). Впрочем, и парижское порицание 1277 г., по-видимому, не слишком помешало изучению Аристотеля – более того, некоторые считают, что оно только подтолкнуло западных ученых к еще более серьезным размышлениям об основах знания и веры. Конечно, на улицах не пылали костры, и на них не жгли книги или ученых. Однако эти запреты продемонстрировали, насколько авторитетными считались мнения и мысли, высказанные в университетах, и до какой степени они влияли на моральные устои общества. С этого времени в Париже и во всем мире ученые нередко оказывались втянутыми в политическую борьбу правильных – или неправильных – убеждений.