Силы сопротивления

Доктор постучал пальцем по лбу.

— К управляющим контурам. Их мозги используются как вычислительные мощности, как командные кластеры. Я нисколько не иронизировал, ваши коллеги действительно работают.

— Но…

— Потом, Вениамин, — сказал Максим Андреевич. — Нам надо обойти зал.

Кресел было много. Бурдюков был уверен, что число их доходит до тысячи штук. От зыбкого света и округлых ракушечных форм у него зарябило в глазах.

— Вы понимаете, — сказал Максим Андреевич, коротко обернувшись, — это уже коллапс. Но никому нет дела.

— Почему? — спросил Бурдюков.

— Потому что никому не надо. Санитарная обработка — это, понимаете, лишнее. Без этого уже можно обойтись. Болванчикам оно к чему? Потерпят болванчики. Все равно ничего не заметят, не учуют и не оценят. Бессмысленная возня получается. То ли дело автоматический душ после!

Доктор взмахнул рукой.

— Сахар, глюкоза — тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.

— Как это — кувыркнулся? — спросил Бурдюков.

— Умер, — просто сказал доктор.

Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.

— Здесь?

— Бывает и здесь, чаще — на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас — полная демократия, широкий диапазон.

Они снова повернули. Впереди обозначилась дверь.

— Я не видел мертвых, — сказал Бурдюков.

— Именно, что не видели. Раньше мертвецов похоронные команды выносили, а сейчас уж и не знаю, может, трупы лежат у вас в спальнях и делят места с живыми людьми.

— Я бы заметил, — нахмурился Бурдюков.

— Вряд ли, — сказал доктор. — И семья ваша, скорее всего, давно уже не настоящая ваша семья. Иные родственники, думаю, сменились по нескольку раз.

— В смысле?

— В том смысле, что вы зовете близкими совершенно чужих вам людей. Вам лишь кажется, что они — ваша семья.

— То есть, моя Магда — не Магда?

— Да.

— А мой брат? Мой отец?

— А вы узнавали их в измененном состоянии? — спросил Максим Андреевич. — Или их внешность все же разительно отличалась от вам привычной?

— Отличалась, — глухо сказал Бурдюков.

— Вот видите.

— Значит, у меня нет семьи?

— Увы.

Они подошли к двери. Пискнул ключ. Выходя из зала, Бурдюков оглянулся. Под ртутным светом с этого ракурса зал походил на гигантское засеянное поле. Бутоны кресел всходили на тонких ножках, внутри — червоточинами, загогулинами, может быть, семенами — лежали худые и грязные люди.

С потолка сыпнули искры, и несколько метров далеко в стороне погрузились во тьму.

— Сюда.

Вслед за Максимом Андреевичем длинным лестничным пролетом Бурдюков поднялся на следующий этаж. Следы запустения здесь бросались в глаза. Некоторые коридоры пугали полным отсутствием света, со стен облезала краска и мозаика, под ногами постоянно что-то похрустывало.

— Ничего уже никому не надо, — с горечью произнес доктор. — На этот этаж, представьте, уже не ходят. А над нами их еще семьдесят.

— И все пустые? — удивился Бурдюков.

— Да. — Доктор остановился у одной из матовых рамок, украшающих стену. Сдул пыль с нижней части. — А лет двадцать назад здесь было полно народу.

Он нажал на кнопку под рамкой, и она осветилась, полупрозрачный, из нее выдвинулся речной обрывистый берег, дерево склонило ветви, дымка поплыла над водой. Максим Андреевич провел сквозь пейзаж рукой, и рамка, порябив, погасла.

— Ничего не работает, — пожаловался доктор. — Я удивляюсь, как это здание еще стоит. В прошлом году было два пожара, там, наверху.

Бурдюков поднял глаза, силясь проникнуть разумом сквозь толщи перекрытий.

— Туда можно забраться?

— Можно, — кивнул Максим Андреевич. — Только зачем?

— Посмотреть.

— Там не на что смотреть.

Некоторое время они пустыми, покинутыми коридорами шагали молча. Слева и справа то и дело обозначались кабинеты, двери некоторых были распахнуты, демонстрируя неприглядные внутренности в обрывках свисающих проводов и разбитых, осыпавшихся панелей. Заглянув в один, Бурдюков подумал о том, что отсюда, скорее всего, тащили все, что может пригодиться в хозяйстве. Он и сам бы, наверное, что-нибудь прихватил. Хотя бы целую плитку с пола. Грязь всегда можно отмыть, а плитка…

Бурдюков вздрогнул, вспомнив настоящий, жуткий вид своей квартиры.

— В моем доме также, — сказал он.

Максим Андреевич, любопытствуя, сунул голову в комнату.

— Все ободрали, — скривился он. — Но у вас не так. У вас изначально была голая коробка.

— Почему?

— Потому что — зачем тратиться, когда можно сделать так, что любое помещение без удобств и мебели будет представляться вам дворцом?

Бурдюков нахмурился.

— И давно это?

— Лет пятнадцать. Я расскажу.

Они миновали забитый столами отрезок с узкой щелью прохода, дальше, составленные друг на друга, ножками вверх, вдоль стен потянулись стулья. Стульев было очень и очень много.

— Мы подходим, — сказал Максим Андреевич, — глядите, пожалуйста под ноги, не наступите на стекло.