Силы сопротивления

— Все закрыто, — сказал он. — Видите? Но мы три помещения, не здесь, на другом этаже, вскрыли, а там пусто. Ничего. Вообще. Замки хлипкие, можно ногой или плечом выбить. И пустота. Только подводка торчит.

— А что ищете?

— Еду. Одежду.

Ближе к створкам из мутного стекла, за которыми и жил свет, пол пересекла мокрая дорожка. Бурдюков едва не подскользнулся.

— Это сверху, — сказал Саня. — Там кое-где протекает. Выше двадцатого этажа лет десять уже никто, наверное, не заглядывал. Не знаю, как Максим Андреевич, но мы не поднимались. Оттуда и течет периодически. По стенам. Скорее всего, из какого-нибудь резервуара. Даже представить страшно, что там творится.

— Думаю, ничего, — сказал Бурдюков. — Что там может твориться? Все то же, что и здесь. Не потоп же.

— Не знаю, — сказал Саня, — мне как-то не по себе.

Они вышли в крытую, остекленную галерею. Из галереи открывался вид все на ту же реку, правда, купола на том берегу отсекала часть здания, зато можно было разглядеть ряд длинных бараков, подходящих к самой воде.

Стекла были в грязных разводах, край одного треснул, и в щель задувал, посвистывая, ветер.

— Странно все это, — сказал Бурдюков.

— Что? — обернулся Саня.

— Еще два дня назад я думал, что у меня все в порядке, я уходил на работу и приходил с работы, меня провожала и встречала жена, рядом были родные и знакомые люди, мы смотрели телевизор, устраивали застолья, чему-то радовались, чему-то огорчались, и я был вполне доволен своей жизнью. То есть, не совсем доволен, но принимал ее как есть, строил планы, думал завести ребенка…

Бурдюков усмехнулся.

— Но оказалось, что все это существует лишь здесь, — он стукнул пальцем себе в висок. — Что все это симуляция.

— Я тоже не сразу врубился, — сказал Саня. — Серега, ну, блондин, он вообще с неделю отойти не мог, ему Максим Андреевич успокоительные колол.

Галерея окончилась лестницей. В нише стоял горшок с высохшим до короткого черного стебелька растением.

— Я не об этом, — сказал Бурдюков, спускаясь. — Я о том, что у меня никогда не было никаких подозрений, что мир вокруг выглядит не так, что я жру пасту вместо яичницы, что все жрут пасту и считают это нормальным, что вокруг голые стены, грязь и трупы, что моя одежда из целлофана, и никто друг друга по-настоящему не видит и не знает. Ну, хорошо, я осознал, что на самом деле все иначе, морок развеялся, зрение сместилось, теперь я вижу другую картинку и считаю настоящей ее. Но точно ли она настоящая? Как узнать? А что если это еще одна симуляция?

Перышкин присвистнул.

— Вот вы о чем!

Три пролета они миновали в молчании. В темноте слабо светились ограничительные полосы на ступеньках.

— Не, — наконец качнул головой Саня, — вряд ли это еще одна симуляция. Когда действительность прихорашивают, это понятно, имеет смысл. Но когда показывают, что вокруг все плохо, это зачем?

Бурдюков вынужден был признать возражение разумным.

— Пятый, — толкнулся в широкие двери Саня.

— Что здесь?

— Хотя бы более-менее светло.

Какое-то время они кружили по коридорам и секциям. Перышкин совался во все углы, каждый раз разочарованно цокая. Пусто. По потолкам растекались блеклые световые пятна, позволяя разглядеть окружающее пространство, голые стены и выгородки. За стенами прятались помещения, за выгородками — трубы и провода. Все имело вид совершенно заброшенный и забытый, шелушилась краска, расплеталась обмотка, железо ржавело, полы и поверхности собирали пыль. То и дело под ноги попадались обломки пластика и шурупы.

Бурдюков неожиданно представил, что над ним сейчас так же гниют, крошатся, медленно разрушаются семьдесят этажей, и понял Санины страхи.

— В туалет хотите? — спросил Саня.

— Не откажусь, — сказал Бурдюков, прислушиваясь к звукам на этаже.

— Здесь хорошие туалеты.

— А слив?

— Какая-то вакуумная штука. Максим Андреевич объяснял, но я не врубился. Главное, что работает. Пока.

Они повернули обратно, потому что иначе было не пройти, и пересекли небольшой зал, стены которого были облицованы белой и черной плиткой в шахматном порядке. В центре зала поднималась к потолку пирамида из нескольких столов.

— Что это? — спросил Бурдюков.

— Так было, — ответил Саня. — Шутка чья-то.

Под ногой у Бурдюкова что-то тренькнуло, и он, наклонившись, поднял алюминиевую вилку.

— Поздравляю, — с улыбкой сказал Перышкин. — Ваш первый трофей.

— И куда ее?

— Пригодится. Есть ею будете.

— Да?

Бурдюков скривился. Он все больше склонялся к тому, что шнырять по этажам в надежде напасть на склад консервов или одеял, занятие глупое. Неправильное, трусливое занятие. От брожения впотьмах и пустоты он испытывал лишь глухое раздражение. Зачем лезть наверх, когда все необходимое находится внизу? — думалось ему. Паста. Оружие. Люди.

Все внизу.

Магда внизу. Отец внизу. Пусть не такие, какими он их себе представлял. Но он привыкнет. И они привыкнут. Надо только всю гадость понапиханную им из мозгов вытряхнуть, показать, что вокруг творится на самом деле.

И если Максим Андреевич сторонник собирательства и пряток на этажах, то Бурдюкову, наверное, будет с ним по пути.

Выживет ли он один? Это можно проверить.