Симбиот

Страха не было. Он отошел куда-то на задний план. Сейчас я говорил, не пряча глаз и не пытаясь сгладить острые углы. Это право мне дали все те миллионы людей, которые своей жизнью расплатились за чьи-то ошибки и амбиции. Считал ли я Сталина виновником всех этих событий? Да какая к черту разница? Кому интересно мое мнение? Никому! Даже сидящему напротив человеку. Он сам себе даст оценку, без подсказок сопливого попаданца. Мне же было достаточно его взгляда, чтобы понять, что со своими вопросами я зашел по нужному адресу.

— Во время нашего первого разговора, вы спросили, за что я так ненавижу фашистов. В тот раз я был вынужден отделаться общими фразами. Ну что же, теперь я могу сказать правду. Я ненавижу их за то, что они поставили процесс уничтожения людей на промышленный уровень, возведя в ранг осознанной и целенаправленной политики государства. Жестокость на войне вещь обыденная и, несмотря на всю свою мерзость, довольно привычна. Тяжело удержать от насилия тысячи озлобленных, привыкших к крови и смерти мужчин. Но мне не приходилось слышать ранее, чтобы в новейшей истории подобные инциденты носили систематический характер, в открытую поощряемый государством. А нацисты сделали именно это. Нас, русских, украинцев, белорусов, евреев, грузин и всех других, кого я считал и считаю русским народом, не завоевывали. Нас истребляли! Планомерно и рачительно. Чтобы не тратить драгоценные патроны, травили в газовых камерах и живьем жгли в крематориях. Да не в каких-то импровизированных поделках, а в специально разработанных и построенных для цели максимально быстрого и экономного уничтожения. Впрочем, пуль они тоже не жалели.

Лицо Сталина застыло, превратившись в маску каменного истукана. Лишь слегка подрагивающие губы выдавали крайнюю степень напряжения. По его глазам было заметно, что полного доверия к моим словам у него нет.

— Я вижу, вы мне не верите? Что ж, у меня сейчас нет доказательств моим словам. Скажу больше. В моем мире, где эти факты доказаны судом Нюренбергского трибунала над нацистскими преступниками, находятся те, кто не верит в это. Еще больше тех, кто НЕ хочет верить. Ну, как же, самая просвещенная нация Европы. Кант, Гегель, Ницше… Маркс, Энгельс и прочие. Как такой народ за несколько лет скатился в варварство? Могло ли такое случиться? Могло! И случилось. Больше того, немцы поставили процесс истребления на научную и производственную основу, добавив своего знаменитого орднунга. Они разработали четкие планы и инструкции, в которых процесс убийства был описан с математической точность и рациональностью. Построили заводы-лагеря, с промышленными печами-крематориями, газовыми камерами и идеальными рядами десятков бараков, обнесенных колючей проволокой. Практически безотходное производство, где каждая мелочь учитывается и идет на пользу Рейха. И волосы, и золотые зубы, и личные вещи. Даже детские сандалики. Знаете, такие аккуратненькие ряды из тысяч и тысяч этих маленьких стоптанных сандаликов и ботиночек, которыми под крышу забиты склады лагерей смерти. Я рядом с ними аккуратными штабелями уложены обнаженные трупы бывших хозяев и их родителей. Они тоже не пропадут зря. Их кремируют, а пепел пойдет на удобрение не слишком плодородной немецкой земли!

Он мне не верил! НЕ ВЕРИЛ!!! И я ни черта не могу с этим поделать! У меня просто нет доказательств, кроме переполнявшей до краев злобы, и слез ярости, душивших меня покрепче анаконды. Из-за них последние фразы я буквально выплевывал в лицо Сталину, проглатывая половину окончаний! Я видел, что он уже на грани, но не мог, да и не хотел останавливаться, прекрасно понимая, что второго шанса у меня уже не будет.

И бомба взорвалась! Вождь буквально выпрыгнул из кресла, со всего маха треснув кулаками по монументальной столешнице, да так, что она жалобно затрещала под его напором. Если бы взглядом можно было убивать, то от меня в ту же секунду осталась только горстка праха, развеянная по кабинету шипящим от ярости рыком Сталина:

— Я нэ верю тебе! НЕ ВЕРЮ! Это не может быть правдой, проклятый сказочник! НЕ ВЕРЮ!!!

Я спокойно поднялся вслед за ним, со скрипом отодвинув ногами мешавший мне стул. Меня вдруг охватило странное спокойствие. Все, что мог, я уже сделал. И уже выиграл. Добился своего. Уже нет значения, поверит мне Иосиф Виссарионович или нет. Этот разговор он уже в любом случае не забудет. И все решения будет принимать, только глядя на них через призму сегодняшних событий. Верю, не верю, какая разница? Зерно сомнений посеяно, и мир уже не станет прежним, даже если он того захочет. А что касается меня и моей судьбы… За месяцы жизни в прошлом, я уже свыкся с ней. С любым ее исходом. Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Чем раньше, тем лучше.