Капитан усмехнулся своему бездарному каламбуру и продолжил заносить в компьютер свежие мысли.
«Зная всё это, неудивительно, что человек до сих пор занимает первенствующее положение в галактике, возвысив себя над примитивными…»
–. Зачеркнуть последнее слово, – раздражённо бросил он в сторону компьютера и продолжил.
«…над менее удачливыми представителями галактического сообщества. Мы распростёрли свои огненные крылья межгалактических двигателей и долетели до самых тёмных закоулков галактики, сея вокруг себя лишь знание, мудрость и просвещение. Не говоря уже о вере. Мы дали всем расам Вселенной то, во что можно верить, мы дали им Единого Бога, единственного в своей премудрости. Мы дали им всё. А что получили в ответ? Что…?»
–. Зачеркнуть последний абзац, – снова выкрикнул капитан и резко вскочил на ноги, – Какой Бог, к чёртовой матери…
Надо сказать, что по сути своей Андрей религиозным человеком не был: скорее он просто привык к тому, что кеметское правительство, да и ВМО в том числе, навязывает всем и каждому свои представления о Единой вере. При этом благостные чиновники и политики всячески уверяли межпланетное сообщество в том, что Единая вера лишь сплотит настолько разномастные расы, сделает их похожими и уравняет их менталитеты. Это всё, конечно же, было хорошо и красиво, но только Макаров искренне не мог понять, как Единая вера до сих пор не попала под запрет, – особенно учитывая к чему привели её последователи Та-Кемет в прошлом. Или лучше сказать Землю… Тогда ещё Землю. Регрессия… Забвение… Бесконечная война с цаннами… Собор… Может всё дело в нём? Может правительство его родной планеты до сих пор трясётся в страхе перед этой могущественной организацией, которая может и была изгнана на Плутон в прошлом, но до сих пор имела свою армию, свой флот и своих агентов по всей Галактике. Кто они, эти внемлющие, услышавшие и осознавшие? Что же, в скором времени у него был шанс узнать это.
Андрей намотал несколько кругов по каюте, собрался с мыслями и снова сел за приёмщик мыслей в надежде написать ещё хоть несколько строк.
Внезапно за стенкой его капитанских покоев разразился настоящий ураган, – казалось, что кто-то медленно резал ножом непотребного карданского хряка. Капитан выругался последним словом, вспрыгнул на ноги, перекосил лицо от непомерной боли в височной доле и рванул обратно к маленькому холодильничку, где вознамерился выжать ещё хоть несколько капель из бутылки с лоржеей. Спасение, к сожалению, к нему не пришло: содержимое бутылки состояло исключительно из сухой мухи и пары-тройки пылинок, – даже при всём напряжении мысли Андрей не смог бы объяснить, как так вообще вышло. Пение продолжалось, и капитан понял, что пора ему осуществить выход в свет, чего он не хотел делать по крайней мере до завтрашнего утра, когда он уже успел забронировать общекорабельное совещание, – алкоголизм алкоголизмом, а они всё ещё находились под предводительством ВМО, так что приходилось выполнять определённые поручения от вышестоящего командования, что, конечно, чрезвычайно нервировало Макарова, так как раньше он отдавал приказы, а все эти инопланетные чудики бегали у него на побегушках… А теперь… теперь можно лишь ругаться, что капитан и сделал, припомнив ещё одно словечко из обильного кеметского кладезя нецензурщины. Ладно: это задание совсем другое. Оно всё изменит.
Пьяные песни не думали заканчиваться, – всё усугублялось тем, что пропитый хор решил не ограничиваться современной классикой алкогольных песен, а вдарился в настоящий фольклор: мелодии, которые сопровождали любое космическое застолье уже не первое столетие. Макаров предположил, что некоторые из этих песен знали ещё до первого Забвения, – жаль лишь, что в настоящем исполнении они превратились в заунывный вой, от которого Андрею хотелось выброситься в открытый космос. В одном из углов его каюты обнаружился тот самый видавший виды капитанский плащ, выполненный из чёрного синтезированного полимера, который в теории должен был считывать показатели тела носившего и время от времени предупреждать его об опасностях и возможных вирусах. Плащ Макарова перестал работать ещё полтора года назад и теперь мог лишь определять, когда его владельцу нужна стрижка. Однако он так к нему привык, что носил всегда и везде, даже в тех ситуациях, когда этого не требовали формальности или обстановка.