Симфония Искажений (СИ)

Мадлен потерла лоб с легким раздражением: она не знала никакой Гортензии — что за провинциальное цветочное имя? — и знать, по правде говоря, не хотела. Странный дом, странная семейка: вроде бы и богаты, и имениты, а все у них по-простому, друзья самых разных мастей вваливаются без церемоний, деньги счета не знают, любые эмоции, любые страсти напоказ — что на открытом лице Сильвии, что на крыльях шепотков в многочисленных гостиных, разделившихся на тех, кто восхищался смелостью сорокатрехлетней вдовы Лилианы Ллойдс (сколько неуместных спотыкающихся «л»!), говорил, что она «выше всяких условностей», — и на тех, кто открыто же ее презирал (сыну под стать?). Подробности гуляний Лилианы никому не надоедали из года в год, потому что любовники ее менялись стремительно, причем один экземпляр был любопытней другого: то она упадет в объятия бравого вояки и тащится вслед за ним в какой-нибудь поход, словно девчонка с ветром в голове, а потом вдруг выясняется, что вояка идет в поход на кабак; то отправится в экспедицию с тщедушным собирателем бабочек, а вернется загорелая и злая на всех ученых на свете; то загуляет с каким-нибудь юным цирковым гимнастом — молодых она цепляла везде и всегда, без разбору, всякий девятнадцатилетний симпатичный мальчик вызывал в беспокойной вдове отнюдь не материнские чувства, и ее ничуть не смущало то, что мальчик этот вполне мог бы числиться ухажером ее вступившей в брачный возраст дочери.

И вот ввалилась к ним в гостиную какая-то Гортензия, вполне, кстати, своему провинциальному имени соответствуя: невзрачная смазливость, веснушки, скучные кудряшки, скверно причесанная, скверно одетая, смехотворно накрашенная, разлад, сумбур; а вслед за ней — мало нам гортензий! — до странного похожий на Сильвию молодой человек, но как будто и не похожий: те же черты лица, но тверже, те же глаза, но ярче, нездоровая бледность, волосы перехвачены лентой, руки нервно сцеплены за спиной, и Сильвия поднялась, взлетела ему навстречу, расцвела ответной пылающей синевой в унисон, не обратив поначалу внимания на — о, а Мадлен-то обратила! — на того, кто вошел последним.

Она не сразу поняла, кто он: за четыре года он изменился, как, должно быть, изменилась и она сама. Подрос, возмужал, сохранив, однако, неуловимую беспокойную ломкость, — не в теле вчерашнего подростка, но в самом выражении лица. Именно по этой льющейся наружу нестабильности она его и признала — и по ответной вспышке болезненного узнавания в зловеще красных на свету глазах.

И прежде чем до них донесся счастливый визг Сильвии, повисшей на шее у смеющегося брата; прежде чем настало время торопливых знакомств и сбивчивых объяснений; прежде чем секундная стрелка ожила, застывшее сердце продолжило биться, безжизненный воздух обрел вкус — прежде чем мир очнулся, — Фрэнки хрипло выдохнул:

— Мадлен.

И ее имя, его нетвердым голосом произнесенное, прозвучало сквозь время — на четыре года назад.

***

То был обычный осенний вечер в столице. Дом напротив некрасиво коробился под косыми ударами дождя, а шестнадцатилетний Фрэнки Джейли дышал на оконное стекло, вглядываясь в грязную темноту. В открытую форточку дуло, но его это нисколько не смущало: он был слишком занят, разыскивая на тротуаре знаки из своего сна. Сон ему приснился удивительный — ах, когда дождит, замечательно спится! — и как раз про это место, про пустой дом, будто не строительный хлам там разлагается внутри, а распускаются цветы красоты несказанной, будто тротуар не скучными серыми камнями вымощен, а сияет звездными бликами. Столько звенело чистоты в том светлом сне, что Фрэнки хотелось ее воссоздать, не пролив, обратить в мелодию и перенести на нотный стан, поставив полную возвышенной любви точку в фантазии, которую он называл про себя просто: «Посвящаю Мадлен».