Симфония Искажений (СИ)

Ему хотелось забыться, и пьянящая близость женщины была весьма кстати, хорошенькой женщины — троекратно кстати, Мадлен Долл — тысячекратно кстати. Собственная кровь казалась ему холодной, и даже жар, охвативший его в предвкушении близости, не прогнал это ощущение до конца.

Он поднялся, и Мадлен подалась ему навстречу. Оказавшись в его объятиях, она послушно ответила на поцелуй — и сразу отстранилась, пристально вглядываясь в его лицо.

— Что у тебя за глаза? — прошептала она, и Сид почувствовал, что она вся дрожит: явно не от страсти.

— Глаза?

— Что это за взгляд? — Ее передернуло. — У меня такое чувство, словно меня сейчас целовал Фрэнки.

Фрэнки! Что он скажет, когда узнает об их связи? Должно быть, сделает вид, что ничего не случилось, затаив в душе обиду и ревность, и это прекрасно будет заметно по его поведению, это будет на лице у него написано, хотя он будет свято верить, что хранит тайну в своем сердце. Может, все-таки подло забирать себе любовь всей его жизни у него на глазах? Впрочем, это как раз то, что нужно: один из способов оборвать до странности цепкую дружбу, причем не самый болезненный.

Но ведь Сид сам виноват в том, что приманил к себе Фрэнки, что не только открыто симпатизировал ему, но даже увидел в нем еще одну Сильвию — еще одно слабое существо, которое нужно оберегать. Не нужно было обращаться с ним так мягко, принимать его за младшего брата — глупости какие, он ведь гений, он небожитель, он сильнее Сида во всем — и уж его-то звезда сияет на своем месте. Ему не снятся сны о доме, которого у него никогда не было; его легкие не вдыхают воздух этого мира с неутолимой жаждой рыбы, трепыхающейся на берегу; он не пуст внутри, он ничего не ждет, он жив.

— Сид, посмотри на меня! — нервно сказала Мадлен.

Он очнулся.

— Я и так на тебя смотрю.

— Нет! Ты смотришь не на меня, а сквозь меня, — она наморщила лоб. — В точности как Фрэнки! Я думала, вы разные, но теперь мне кажется, что вы похожи. Мне не по себе от этого. Неужели все резонирующие…

— Не знаю, — Сид растерянно улыбнулся: он хотел согнать страх и отвращение с ее лица, но не понимал, что именно с ним не так. — Фрэнки — творческий человек, витает в облаках. Я отчасти тоже… Наверное, в этом все дело?

— Я знаю немало творческих людей, — отрезала Мадлен. — Я чувствую разницу. Оставим Фрэнки. Не хочу даже вспоминать его. Но ты, ты!

Она взяла его за руку и задумчиво произнесла, поглаживая его пальцы:

— Ты как будто не здесь. Не отсюда.

— Я и есть не отсюда, — отозвался Сид, мгновенно завороженный и покоренный этой нехитрой лаской: ему снова показалось, что его понимают. — И я здесь не задержусь.

Она заглянула ему в глаза с влажным вызовом:

— Мы все здесь не задержимся. Поэтому нужно жить так, словно завтра умрешь. Брать от жизни все. Ты согласен?

— А если бы ты точно знала дату своей смерти? Ожидание неизбежного отравило бы твое существование.

Мадлен зябко передернула плечами.

— Думаю, я бы много пила. Что за разговоры! Ты точно знаешь дату своей смерти?

— Нет, — Сид рассмеялся и притянул ее к себе. — Просто хотел хоть немного узнать тебя перед следующим поцелуем.

— Дурацкий способ, — она капризно уперлась руками ему в грудь. — К чему разговоры о смерти? Почему бы, например, не спросить, как я стала актрисой. Или какой у меня любимый цвет.

— Дай я сам угадаю, — он забрал ее ладони в свои, любуясь трогательным переплетением синих жилок под бледной кожей. — Белый?..

Она обняла его за шею и выдохнула ему в губы:

— Красный.

У Сида разом закружилась голова, и следующий поцелуй был колючим, словно прикосновение Резонансметра; и сама Бездна плескалась в закрытых глазах Мадлен.

***

Эшли оказалась проворней неповоротливого Фрэнки и успела захлопнуть и запереть дверь в свою комнату у него перед носом. Напрасно он стучал и ругался — ее было не пронять; она лишь неопределенно хихикала в ответ и шутливо удивлялась: «А что такого? Что я не так сделала?» В итоге Фрэнки плюнул на чтение морали — все равно бесполезно, — и ушел к себе.

Как только его шаги стихли, Эшли упала на кровать и свернулась в сердитый одинокий комок. Теперь можно было отбросить наигранное веселье и дать волю растерянной, непонимающей злости.