Симфония Искажений (СИ)

— С тобой кем только не станешь, — новоявленный врачеватель улыбнулся и добавил шутливо: — Знаешь, у меня с недавних пор такое чувство, будто я жизнь отдать за тебя готов.

— Ой ли? — спросил Сид дрогнувшим голосом. — А ты думаешь, оно того стоит?

— Нет, конечно. А если серьезно, то в последнее время я кажусь себе таким сильным. И все благодаря тебе.

— Нет-нет, дело не во мне, — тот усмехнулся и покачал головой. — Ты всегда был сильным, просто не догадывался об этом.

— Мне лучше знать! — отрезал Фрэнки. — Но я очень боюсь стать прежним.

— Ты уже не станешь прежним. Вот увидишь.

Сид явно колебался, желая что-то добавить; он словно разом ослаб и сдался после своей исполнительской неудачи и теперь полусонно шел на поводу у этой слабости, готовясь рассыпать припрятанные карты. Но в тот момент, когда лицо его после внутренней борьбы приобрело затравленно-честное выражение, за тяжелой портьерой кто-то чихнул, после чего, вероятно, оценив свои шансы прятаться у окна и дальше как невысокие, оттуда стремительно выкатилась Эшли. А Фрэнки еще удивлялся, куда она пропала на остаток дня, — не иначе как тайком шпионила за ним, пока он воображал, будто находится наедине со своими сладкими грезами! При одной мысли об этом ему стало плохо. Что до Сида, то он просто растерянно вытаращился на наглую девицу, очевидно, собирая воспоминания в кучу и прикидывая, как много она успела понять и что теперь предпримет.

Оценив по достоинству произведенный своим неожиданным появлением эффект, Эшли картинно выпрямилась, отряхнулась и произнесла с самым невозмутимым видом:

— В общем, я устала подслушивать, я пошла спать.

— Стой! Ты совсем стыд потеряла?! — и Фрэнки бросился за ней, намереваясь поучить подружку вежливости — и упуская возможность узнать правду о том, что ему уготовано завтра.

***

Оставшись один, Сид опустил голову, уныло разглядывая собственные нервно дрожащие руки. В ночной тишине мысли казались непозволительно громкими.

Он весь день просидел с обрывками Симфонии, напрягая глаза и разум, но ничего нового не сказали ему мертвые значки на мертвой бумаге — только подмигивали форшлагами*** с откровенной издевкой и спрашивали, дребезжаще смеясь: «Ты — хочешь — играть?»

«В самом деле?» — уточняла первая страница. «А ты справишься?» — сочувствовала вторая. «Ты не сможешь», — разводила руками-легато**** третья. «Не путайся под ногами», — огрызалась четвертая. «Домой, домой!» — дразнила пятая. «Во мне ключик от Бездны…» — начинала шестая, — «…но тебе его не достать!» — показывала язычок седьмая. А после он сломался, устал слушать голоса своих страхов и, оцепенев, впал в полузабытье, в котором и пробыл до вечера, слушая во сне наяву рев пересохшего океана и дожидаясь дождя, внутренне скуля и сжимаясь. Он переоценил себя, и взорвавшаяся, раскрывшаяся в районе сердца ледяным цветком исступленная боль рвала его — изнутри, а Фрэнки рвал его снаружи настойчивыми расспросами, выматывающими подозрениями, а сестра цеплялась за него с такой любовью и надеждой, что каждый теплый ее взгляд, обращенный на него, становился обжигающ, а каждое прикосновение обращалось в пытку. «Не отталкивай меня», — говорили они оба, хором, а он в ответ мог только растягивать рот в успокаивающей улыбке и рыдать мысленно: «Я вас предам!»

В эту минуту черного изнеможения к нему подкралась Мадлен: сзади, ступая по-кошачьи тихо. Он вздрогнул, когда она положила ладони ему на плечи: он уже замерз в своем одиночестве, но живая мягкость женских рук оказалась сильней. Он повернулся к ней, оживая, надеясь ухватить и выпить еще немного тепла, но ярко накрашенное лицо ее выглядело отрешенным, а в глазах отражалась ночная пустыня.

— Тебе как будто нет до меня дела, — сказала Мадлен. — За два дня мы и словом не перекинулись. Странно. Я к такому не привыкла. Где ты?

— Я? Здесь, с тобой, — ему стало смешно: на мгновение ему почему-то показалось, что она его понимает. До чего забавно, как искажаются сами люди в искаженном мире. Цепляются за зыбких друзей, за свои зыбкие идеалы, и продолжают искать, за кого бы еще уцепиться, когда все неизбежно будет подхвачено ветром перемен — или самой Бездной; неправильное оборачивается правильным, ложь — правдой, подвиги требуют бессмысленных жертв, трагедия переодевается в буффонаду, а любовь — в нелепейший фарс, да и что такое любовь, когда он любил в последний раз? Достойна ли любви эта верткая, скользкая, переменчивая и оглушающе пустая внутри женщина? Достоин ли он сам любви? Не менее скользкий, не менее пустой. Пожалуй, они друг другу подходят.

Мадлен прищурилась, разглядывая его.

— Зачем ты здесь, Мадлен? — спросил он. — Зачем вцепилась в Сильвию? Ты хочешь денег?

— Я хочу тебя, — просто отозвалась она: без наигранной страсти, без ломкого драматизма, но и без неприкрытого цинизма. Актриса!

— Меня и денег — одно и то же, — улыбнулся Сид. — Впрочем, мне все равно.