Симфония убийства

Сейчас, оглядываясь по сторонам, он думал, что все устроено так, чтобы в конце концов согласиться, смириться с тем, что существует одно и другое, и это нужно для жизни. Для людей, может быть, это и не нужно. А для того, кто все это заварил, просто необходимо. До подобного Сергей Иванович еще никогда не доходил в своих философиях — это лилось через край понимания, но в глубине этой тайны полковник начинал соглашаться, что так и есть… Действительно есть. Хотим мы этого или не хотим! Это было неприятно — согласиться с ужасами человеческого поступка как необходимым условием жизни, это было страшновато. Игнатьев сообразил, что маэстро заливает, преувеличивает… И это его совсем не смущало. А вот сама мысль о необходимости двух полюсов пугала и связывала по рукам и ногам. Если верить Силову, то убийство сознательно существует в мире как необходимость. И если ты откажешься, то тебя заменит другой, который согласится.

Игнатьев повернулся к Виктору с тем, чтобы продолжить этот странный и страшный разговор, но Силов первым начал:

— Вы их знаете?

— Кого? — переспросил полковник.

— Вот этих троих, что вошли? Двое и еще Маркс.

— Не понял. Ты про кого говоришь?

Силов молча указал в сторону троицы. Игнатьев обернулся, посмотрел. Даже встал, кроме них в ресторане было еще два парня и три девчонки. Они сидели вместе и оживленно болтали. Никаких посетителей больше не было.

— Так, отставить… Ты про кого говоришь?

Виктор недоверчиво посмотрел на полковника:

— Вон, сидят за столиком возле вешалки…

Игнатьев тяжело поднялся и пошел к указанному столику. Маркс зачем-то отвернулся. Полковник дошел до столика и, повернувшись к маэстро, громко, на весь ресторан крикнул Силову:

— Этот стол?

Виктор побледнел — у стола, где только что сидели его мучители, стоял полковник, который зачем-то водил ладонью по столешнице, словно вытирал пыль. Маркса и этих двоих безликих уже не было. Силов даже не заметил, как они вышли. Он выскочил из ресторана, трое мужчин исчезли совсем…

IV

Полковник и маэстро сидели на кухне Силова и молчали. Перед Игнатьевым лежал нож, тот самый, что был на цепочке Маркса, тот самый нож, который…

На плите пузырями выползал кофе из джезвы, мужчин это нисколько не смущало. Игнатьев взял нож и повертел им у лица. Попробовал лезвие, проведя по ногтю. Нож цеплялся — острота лезвия была достаточной.

Виктор стоял у магнитолы, прислонившись ухом к колонке — пятая симфония Малера своим Adagietto парила над мужчинами свободно и легко.

Обратив внимание на вытекший кофе, полковник слил остатки напитка себе в чашку, выключил плиту.

Малер затих, Игнатьев хитро посмотрел на Силова:

— Еще раз можешь?

— Поставить еще раз? Понравилось?

— Еще раз… еще раз повторить все то, что ты сейчас мне наплел… А потом — музыку. — Полковник устало рассматривал чашку, иногда прикасаясь к ней губами. Рядом стояла нераспечатанная бутылка коньяка… Пить его он уже просто не мог.

— Могу…

— Валяй…

— Понимаете, я очень хочу сделать людей счастливыми, а люди этого не понимают по своему невежеству. Они несчастны — я знаю. Я знаю, что такое быть несчастным, я сам прожил так долгое время, пока мне не открылось необходимое знание. Его я хочу отдать людям, понимаете, Игнатьев? А люди живут бессмысленно, бездарно, прячась в своем уюте, и им даже в голову не приходит, что они враги Божии, что они мешают ему, мучают его. Зачем им жить, скажите? Да, это негуманно, но это справедливо. Если человек все время старается жить только для самого себя, он предает вселенную, предает гармонию — ему нельзя жить. Он должен уйти отсюда и потом еще раз родиться заново, чтобы в полной мере ощутить мир без страха перед добром, злом… Он обязан ощутить гармонию — иначе он не человек. Я хочу помочь им в этом. Безо всякой корысти, Игнатьев, а только во имя гармонии, которая страдает от того, что ее делят на свет, на тьму, на ужас, на преступления, обманы, удачи и неудачи… И я буду это делать, даже если вы меня сейчас свяжете или арестуете. Я знаю свою миссию на этой земле. Я хочу добиться единства противоположностей без борьбы! И если я это сделаю, человек станет по-настоящему счастливым. Поэтому я вынужден идти на крайние меры. Все это для их же пользы!

— Поймите, Игнатьев, поймите же наконец, — Силов воодушевился. — Мир не должен страдать от горя. Оно ложное. Мы по безрассудству называем горем то, что на самом деле дает нам испытание и радость в конечном счете. Человек, который не признает горя как радости и благодати, не должен жить. И если никто не хочет трудиться, то я обязан встать на защиту мира и уничтожить все, что противится этому…

Маэстро хотел еще многое сказать, но устал и просто опустился на пол у стены. Молчание опять повисло в кухне. Полковник пытался допить остатки кофе и теперь выцеживал жидкость, спрятанную в гуще. Выжав последнюю каплю, отнес чашку к раковине, вымыл ее и поставил вверх дном на разделочной доске. Сильным и уверенным движением полковник свернул вместе с полиэтиленовой пленкой пробку коньячной бутылки, глотнул во все горло.