Симфония времени и медные трубы

Сообщения были далеко не весёлыми! Немцы упорно рвались к Москве. Много, очень много наших городов, областей, краёв оказалось в руках у немцев! Вот и Киев пал! Настроение было подавленным. Но работать надо, и надо сделать всё так, чтобы работа оркестра являлась частью того труда, тех обязанностей, которые выполняла часть майора Рамонова.

Пришло сообщение и о том, что древний, всегда считавшийся «глубинным» город К**, где совсем недавно формировалась часть майора Рамонова, взят немцами! Плохо верилось в это, в то, что по улицам этого города, по дорожкам этого лесного лагеря, где все они ещё так недавно были, ходят кованые сапоги немецких солдат, что там раздаются лающие немецкие команды, что там льётся кровь русских людей. А ведь совсем недалеко от К** и Т**, да и Москва совсем рядом! Подавленное настроение было и у Егорова, почти совсем переставшего получать письма от своей жены, и у всех его музыкантов, у которых почти все родственники оставались в К**.

Некоторое облегчение принесло известие о том, что наступление немцев на Москву захлебнулось, что там немцам дан хороший урок и они бегут назад, но положение продолжало оставаться весьма тяжёлым.

А тут ещё получился большой затор с табаком! Кончились запасы табака! И поступления не предвиделось пока… Магазинчик Военторга не мог разрешить проблему с табаком по причине отсутствия табачных изделий в его распоряжении. В складах не было ни грамма. Чего только не делали и красноармейцы, и командиры. Скручивали громадные, просто плотно сложенные из бумаги, цигарки. Пытались получить дым из этих сооружений. Это было ужасно во всех отношениях. Находились смельчаки, курившие мох, снятый с деревьев и слегка подсушенный! Сушили листья деревьев. Кашляли, задыхались и отчаянно кляли немцев!

Значительно ухудшилось и питание, особенно командного состава, питавшегося в столовой Военторга. Мизерные дозы каши из овсяной крупы, причём не обрушенной, с шелухой, политой, причём весьма не обильно, каким-то эрзацем масла, почему-то очень напоминавшим олифу и вкусом, и цветом. Щи с минимальным количеством такого же масла. Изредка на второе блюдо подавалась в этом же «масле» жареная камбала, жестокого соленья! Хлеба было очень мало, а иногда к обеду вместо хлеба давался сухарь, такой окаменелый, что с трудом удавалось его размочить. В солдатских столовых было лучше, но нормы были заметно урезаны и там. Всё это, разумеется, не ободряло, но все великолепно понимали тяжёлое положение страны, и никто не впадал в панику, и никто не жаловался и не ныл! Работали, усердно работали все. Претензий не заявлялось!

Усиленно работал и оркестр.

Уже майор Залесский осуществил своё желание и послушал если не те вещи о которых он говорил когда-то Егорову, то, во всяком случае, порядочное количество других вещей, относящихся к серьёзной музыке. Майор Залесский был приятный человек, культурный, вежливый, но всё-таки он был заместителем командира части, и его компания не всегда была приятна оркестру, а он зачастил в гости к музыкантам! Не было дня, чтобы во время оркестровых занятий не открывалась дверь и не показывался майор Залесский. А это значит, надо было прерывать занятия, поднимать музыкантов с мест, командовать «Смирно», рапортовать, то есть, другими словами, делать всё для того, чтобы выйти самому и вывести людей из творческого состояния.

Но майор Залесский не понимал или, может быть, не хотел понимать этого! Он был совершенно твёрдо убеждён в том, что его визиты в оркестр приятны всем, и Егорову, и музыкантам, что все его считают своим другом, покровителем (хотя своего «покровительства» на деле он ничем не проявил), и продолжал свои визиты.

А Егоров был большим поклонником плановой работы. Он начинал с настройки оркестра, с коллективного проигрывания гамм, упражнений, а затем переходил к работе над пьесами. Пьесы он проходил строго по партиям, по кускам произведения, соединяя всё вместе только тогда, когда все музыканты уже знали свои партии и сознательно разбирались в них. Конечно, это утомительная работа и совершенно не рассчитанная на «слушателей». Майор же Залесский приходил именно слушать. Обычно после того, как Егоров обращался к нему с фразой: «Разрешите продолжать занятия, товарищ майор!» – майор Залесский отвечал:

– Да, да, пожалуйста, – и усаживался на стул позади Егорова, и некоторое время сидел спокойно, внимательно глядя на музыкантов, старательно выполнявших требования Егорова. Но вскоре это ему надоедало, ему хотелось послушать что-то более приятное, и он начинал дёргать Егорова сзади за поясной ремень.

– Слушаю вас, товарищ майор, – поворачивался Егоров.

– Хватит тебе их мучить! Сыграй-ка мне увертюры к «Кармен», – просил Залесский с приятнейшей улыбкой.

– Слушаюсь, – скрепя сердце, отвечал Егоров. – Библиотекарь, раздайте увертюру к «Кармен».