Симфония

Ему писали, что семейство грядущего зверя найдено и что зверь еще не вышел из пеленок.

Это был пока хорошенький мальчик, голубоглазый, обитающий на севере Франции.

И аскет кричал в ночных аллеях: «Вот мы воздвигнем на зверя жену, облеченную в солнце, как священную, снежно-серебряную хоругвь!»

Ночной сторож бил в железную доску.

Над тоскующими деревами летело время ревущим потоком.

Разорванные облака уходили на туманный запад.

Слоено кто-то, нечистый, бежал обратно на север Франции.

И стоял аскет на коленях, в грязи, с поднятыми к небу руками.

Он кричал в исступлении: «Тат твам аси!»[23] – и бил себя в грудь…

Светало.

И когда он входил в дом, уже на дворе было светло.

В столовой совершалось утреннее пьянство, озаренное висячей лампой.

Черные мухи облепили уста учителя, а Павел Мусатов, шатаясь, подошел к брату.

Обдавал его пьяным дыханием, бия себя в грудь.

Бормотал: «Шорт Прошка… Поперек дороги… Ревнив, как диавол…»

И, грохнувшись на колени перед аскетом, закричал: «Сергей, я безумно влюблен, но она – пейзанка… И ее ревнует ко мне староста Прохор…»

Он был красен, как баклажан. Аскет говорил ему: «Не пейте больше, а то вы сгорите от пьянства!..»

Аскет смотрел на брата и на хилого учителя. Учителя облепили черные мухи.

Висячая лампа боролась с дневным светом. Гитара валялась на полу.

Аскет думал в священном ужасе: «Вот она – апокалиптическая мертвенность!»

Светало. Заглянув в окно, можно было видеть старика, ночного сторожа, тащившегося спать в кусты.

Можно было видеть на востоке кусок желтого, китайского шелка.

А над ним небо было бледно-хризолитовое.

Светало.

Дело было к вечеру. Моросил дождь. Над ветлами кричали грачи.

На крыльцо вышел Павел Мусатов провожать брата Сергея.

Тройка рванула, гремя бубенцами. Павел Мусатов остался один на крыльце.

Он стоял в синей, суконной поддевке и махал брату носовым платком.

Лицо его было красней обыкновенного. Под глазами были мешки.

Он пошел на гумно.

Бабы мели гумно. Одна из них, увидав Павла, покраснела.

Павел не глядел на баб.

Он отвернулся от старосты Прохора, стоявшего перед ним с обнаженной головою.

Было холодно.

Вечером он стоял на террасе с Варей и молча курил сигару. Не заговаривал.

Варя поняла его молчаливое сочувствие.

За рекой пели: «Ты-и-и пра-а-сти-и-и, пра-а-сти-и-и, мой ми-ии-ии-ии-лааай, маа-аа-юу-уу любо-оовь…»

Из стены высунулась голова Вечности и печально повисла над стоящими.

Это была только маска.

Гробовая фата развевалась над полями.

В полях ехал Сергей Мусатов, повитый осенним туманом.

Он думал: «Это ничего… Это только отблески страха…

«Это с запада наплывает туманная мертвенность… Но еще мы поборемся…

«Еще не все кончено…»

На западе тучи разорвались. Багряно-огненный перст вознесся над туманными полями.

Озаренное лицо аскета улыбалось, хотя было холодно.

Но тучи закрыли горизонт…

День потухал, как печальная свеча,

Часть четвертая

Лето улетело на крыльях времени. Унеслось в тоскующую даль.

Проползла осень. И все, к чему ни коснулась она, облетело, пролило туманные слезы.

Старушка зима уже давно таскалась вдоль российских низменностей; шамкала и грозилась.

К тому времени г-жа Николаева изрыгала пламень из уст своих, аки картечница[24].

Свалились два миллионера, подкошенные Смертью. Один знаменитый писатель чуть не положил жизнь за други свои.

Великое возмущение произошло среди московских мистиков: Дрожжиковский, воюя, встал на Сергея Мусатова, подстрекаемый Шиповниковым, с. – петербургским мистиком.

Были словеса многи… И примыкали к Дрожжиковскому, который пышно всходил.

Партия Дрожжиковского слилась с партией хитроумного Шиповникова… И к ним присоединился Мережкович.

Оставшиеся теснее сплотились вокруг золотобородого, с надеждой обращали к нему взор.

Ждали знамений.

С Воронухиной горы открывался горизонт. Из темных туч сиял огненный треугольник.

Собирались народные толпы и видели в том великое знамение.

Долго не расходились, толкуя.

Один пришел к другому, красный от ходьбы.

Не снимая калош, кричал из передней;

«Священные дни начались над Москвой!..»

«Пойдем, брат, высматривать их морозным вечером!..»

«Воссияла на небе новая звезда!»

«Восходом ее ждем воскресения усопших… Недавно видели почившего Владимира Соловьева, как он ехал на извозчике в меховой шапке и с поднятым воротником!»

«Перед видевшим распахнул шубу Владимир Соловьев, показал себя и крикнул с извозчика: «Конец уже близок: желанное сбудется скоро».

Оба очутились на морозном холодке, и морозный холодок выкрасил им носы.

Быстро зашагали, свернув в пустой переулочек. Как опытные ищейки, высматривали благодать.

Заглядывали в окна и на чужие дворы. И сверкала очами.

Трубы выли. Ворота домов скрипели. Обнаженные дерева свистели, скрежеща ветвями.

Млечный путь спускался ниже, чем следует. Белым туманом свисал над их головами.

Снег хрустел под ногами прохожих. Там, где днем стояла лужа, был голый лед… И случайный проходимец летал вверх пятами, пародируя европейскую цивилизацию.

Пара рысаков мчала ее вдоль озаренных улиц… И она, озаренная, взором впивалась в белые снега.