Симметрия мира

Однажды соседская дама, прийдя с визитом вежливости, принесла какое-то угощение в большом стеклянном бокале – Кахайя, светясь радушием и гостеприимством, так посмотрела на неё, что бокал разлетелся на мелкие осколки и весь десерт оказался на одежде визитёрши. Это было началом естественного отбора, устроенного Кахайей. Через какое-то время, дом, походивший раньше на проходной двор, стал неприступной цитаделью этой маленькой женщины. Из соседей допускались только посетители мужского достоинства, из которых она особенно привечала маленького Сюй Чао – музыканта китайского происхождения, сочиняющего тяжелый рок и Адама, который о себе говорил, что он прямой потомок своего знаменитого тёзки, он не уточнял которого, но явно не Мицкевича. Впрочем, этот кастинг соседей, так же, как и родословная этого поляка, меня мало интересовали. С самого утра и до вечера я пропадал в городской мастерской, создавая свои скульптуры. Мой помощник, талантливый парень из местных, которому я запудрил мозги разговорами об искусстве, помогал мне превращать глину в бронзу. Для этого мне пришлось обучить его тонкостям форматорского и литейного мастерства, что стоило мне нескольких загубленных скульптур и массу потраченного времени и нервов. Работал он за небольшие деньги, поскольку, являясь моим учеником, по негласному договору, не платил за учёбу. В натурщиках не было дефицита, да и Кахайя часто позировала мне и, с неподдельным любопытством и страхом, наблюдала, как из под моих рук, словно по волшебству, появлялась глиняная обнаженная девушка, так похожая на её «тау-тау». Как она объяснила: «тау-тау» – это копия умершего человека, которую делали, когда тот умирал и, которую приносили раз в полгода из склепа и ставили на пороге дома, где он когда-то жил.

Почти каждый вечер после ужина, с наступлением темноты, мы приезжали на дивный, затерянный в джунглях пляж, к лагуне, глубоко врезавшейся в берег и скрытой от посторонних глаз. Здесь Кахайя любила купаться голышом. Помню, первый раз, перед тем, как начать купание, она бросила к ногам несколько лепестков розы, лилии и листья лавра, затем скинула одежду и, ступая по лепесткам и листьям, медленно вошла в воду. Против местных обрядов я ничего не имел – и лилии и лепестки роз – всё было красиво, но лаврушка меня насторожила. Я отогнал кулинарные фантазии и тоже попробовал купаться в костюме Адама. Мне это сразу понравилось: такой свободы – когда ничего не давит – я давно не испытывал, звёздное небо, отражённое на глади моря было похоже на опрокинутую вселенную, в которую, чем больше я всматривался, тем больше мне казалось, что нахожусь внутри этого космоса; и я плыл в невесомости, потеряв ощущение реальности и законов земного притяжения.

Как-то, в воскресенье, я устроил на лужайке возле бассейна барбекю и пригласил всех, прошедших кастинг, соседей. Сюй Чао принес гитару и дал жару во всю мощь пятисотваттной колонки. Кахайя была в восторге. Она прыгала, как кузнечик, перед Адамом, который сидел в шезлонге, обратив свой чеканный профиль благодарным зрителям. Всё время молчавший, он, вдруг, повернулся ко мне и сказал:

– А ты ведь русский. Я читал о тебе в «Таймс» – ты диссидент, русский диссидент, бежавший от коммунистов.

Я усмехнулся.

– Когда ж это было, боже мой! Вы бы вспомнили ещё мою бабушку..

Бабушка, действительно, в своё время, отсидела положенную ей «пятнашку» на Соловках за оппортунистические идеи и была более диссидентом, чем я, который уехал из страны по меркантильным соображениям. Моё происхождение заинтересовало Кахайю, особенно то, что я – «русский». Она пристала ко мне с расспросами и мне пришлось рассказать ей о России, о Москве, о русской зиме и снеге. Когда я показал Россию на карте она восхитилась.

– Так много снега, его можно есть?

– Любой, кроме жёлтого.– ответил я лукаво поглядывая на неё.

– Тебе надо продавать его как мороженное…

Я представил себя с лопатой и улыбнулся.

– Тогда, уж лучше нефть. Её тоже много.

– Продавай нефть.