Симонов и Цапля

«Яков, я уезжаю из Ленинграда. Сергей сделал мне предложение, и я не в силах отказаться от него. Я люблю этого человека больше жизни и буду счастлива с ним, что бы ни случилось. Ты очень добрый и великодушный человек, и я уверена, что ты поймешь меня. Я люблю тебя, но мои отношения с Сергеем – это что-то совсем на другом уровне, чего я не могу объяснить; я лишь знаю, что пойду за ним хоть на край света. Прости меня пожалуйста. Ирина.

P.S. Сергея переводят в другую воинскую часть на Дальнем Востоке, и нам понадобятся на первое время деньги. Я взяла на продажу некоторые вещи, а также твою серебряную цаплю – это наверняка древняя и дорогая безделушка. Обещаю, что все деньги, которые мы выручим за нее и другие вещи, я верну тебе, когда мы встанем на ноги, не позднее, чем через год.»

Эпилог.

На этом заканчиваются записки Симонова, и я возвращаю слово себе, я – случайная безымянная пешка, которой выпало сделать последний ход в истории Симонова. Буквально через полчаса после того, как я перевернул последний листок его записок, мне велели собираться, и вскоре я был уже на свободе. И куда мне теперь, как мне жить дальше? Ну и повезло же мне родиться именно в наше время. У нас давно уже нет проводников в поездах – вместо них любую ерунду вам по первому сигналу доставят роботы. Так, видите ли, дешевле и эффективнее. А я, черт побери, еще как поработал бы сейчас проводником. Принести больному ребенку аспирин и видеть облегчение его матери – «Боже мой», как говорит Симонов, – почему люди лишили себя такого счастья?

Меня душила безысходность и я направился к морю – может, там полегче станет? С неба закапало, я скинул рубашку и с наслаждением подставил тело под прохладный ноябрьский дождик – хоть дождь у нас еще остался, слава Богу. Я подошел к пристани, где стоял мой катер, но решил навестить его потом, а пока что прогуляться по высокому каменному молу, уходящему метров на сто в море. Чуть штормило, волны накатывались на мол и обдавали его белой шипящей пеной. Я умылся морской водой и вскарабкался на огромный камень, чтобы с него начать прыгать дальше, вперед, желательно, до самого конца мола. Там, на последних камнях, сливающихся с морем, мелькала чья-то полусогнутая фигура. Я присмотрелся и обомлел – как будто сказочный персонаж из книги или кино вдруг воочию предстал передо мной – я узнал в этом человеке Симонова. Он обернулся, заметил меня и помахал рукой; я поспешил к нему, и он также сделал несколько шагов навстречу мне и спрыгнул на большой плоский валун, покрытый мхом и возвышающийся над водой всего лишь на полметра. Волны били в мол с противоположной стороны, так что здесь было относительно спокойно; Симонов сидел, опустив ноги по щиколотку в воду. Я спустился к нему и протянул ему руку; его рукопожатие было таким же горячим и энергичным, как в камере.

– Ты как здесь, почему не на Лемносе, и почему еще в живых?

– Над Грецией страшный ураган уже неделю, самолеты не летают. Завтра вечером вроде рейс обещали.

– Ясно. А я прочитал твои записки.

– Да? Молодец. Быстро читаешь.

– Вернуть их тебе?

– Нет, не надо.

– Значит, завтра на Лемнос, и с концами?

– Да.

– Меня с собой возьмешь?

– Нет.

– А я бы хотел посмотреть на пляж, где ты познакомился с Филостратом. Было бы здорово увидеть напоследок твой танец, а также морских черепах. Когда ты их встречал на Лемносе в последний раз?

– Сразу после смерти Джона. С тех пор я иногда выбирался на Лемнос, но они больше не приплывали. Я слышал, что в Коста-Рике, где в основном выводится их потомство, на них открыли охоту.

– Покажи мне свой танец, Симонов.

– Пойдем, покажу.

Мы вернулись на берег; дождь полил уже как из ведра, но Симонову это нисколько не мешало – он в течение десяти минут описывал круги на пустынной бетонной набережной, иллюстрируя для меня свою книжку. Его танец напоминал движения вращающихся дервишей, но не на месте, а в плавном скольжении по большому кругу. В этом танце была заключена такая эластичная, пульсирующая энергия, что я подумал, что отдышаться Симонову будет нелегко и под этим предлогом я предложу ему зайти куда-нибудь, чтобы отдохнуть и перекусить. Больше всего на свете я не хотел сейчас расставаться с ним. Завершив очередной круг, Симонов подошел ко мне и как ни в чем не бывало сказал:

– Вот он, танец Филострата. Извини, но я не смогу взять тебя с собой на Лемнос.

Он даже не дышал глубоко, и не переводил дух, он был спокоен и грустен.

– Значит, ты просто хочешь соскочить, да? И оставить нас одних? Так, Симонов?

– Что значит – соскочить? Я что, по-твоему, недостаточно хлебнул всей этой вашей красоты?

– О себе, о себе любимом, только и думаешь, а на нас тебе наплевать.

– Пора и о себе подумать, ты не находишь?

– Не нахожу. Ты вот спрашивал у себя в книжке – зачем тебя так наказали, для чего тебя послали в будущее. Может быть, у тебя есть какое-то предназначение? И что, ты так ничего и не понял о своем предназначении?

Симонов удивленно поднял брови и посмотрел на меня с интересом.

– Пожалуй, не понял. А у тебя что, есть какие-то идеи?