Симонов и Цапля

Я думал тогда, что если бы Бог дал Швелию бессмертие, и у меня бы оказался навеки такой друг и товарищ, то это сделало бы мою вечную жизнь не такой уж невыносимой. Одиночество, ужасное одиночество, невозможность ни с кем разделить свое мироощущение, встретить понимание и участие – вот что страшнее всего в вечной жизни. Вдвоем со Швелием мы добились бы многих целей, достигли бы таких высот, которые одному мне покорять было скучно и тягостно. Увы, Бог сотворил меня общительным человеком, нуждающимся в дружбе и понимании, и при этом обрек меня на вечное одиночество. Тем не менее, советы Швелия помогли мне увидеть те самые цели и высоты, которых впоследствии я все же старался достичь – в одиночку, но с тенью Швелия в душе. Приведу здесь некоторые из его высказываний:

«Лучше быть наполовину слепым – можно придумывать вторую половину вещей».

«Правильно решить вопрос могут многие, а вот правильно поставить вопрос дано немногим».

«Кто бежит от страдания, тот никогда не родится».

«Больше всего пользы себе приносит тот, кто приносит пользу другим».

«Ищи не ища, и проси не прося. Заслужи – и тогда воздастся тебе».

Глава девятая. Сверхчеловек.

Весной 369 года меня по обвинению в ереси и колдовстве выслали для суда в центральную епархию империи. Однако еще по дороге, по обрывкам разговоров стражи с прибывающими из столицы гонцами, я понял, что моей судьбой заинтересовались на самой верхушке римской власти, и до суда дело пока не дойдет. И действительно, сразу же по прибытии в Милан, меня вместо тюрьмы препроводили не куда-нибудь, а в покои самого императора Валентиниана. Я хорошо запомнил мою первую встречу с ним, его живое любопытство и непосредственность. Был вечер, меня оставили одного на скамье в гостевой зале, освещенной двумя дюжинами бронзовых лампад, ввинченных в серые каменные колонны вдоль стен. Через полчаса ожидания в залу быстрым шагом вошел высокий, светловолосый человек в пурпурной тоге. Он приблизился к массивному мраморному столу, расположенному в центре залы, и громко выругался по-гречески: стол был нечист и залит водой. Император нервно выбежал из залы; тотчас появился прислужник, вытер стол начисто и поставил на него блюдо с фруктами. Вскоре император Валентиниан появился снова, жестом подозвал меня к столу и пригласил садиться.

– В наших восточных провинциях не знают цену настоящим ученым. Бен-Шимон, если не ошибаюсь? – спросил он.

Я встал и низко поклонился императору, на что он лишь отмахнулся и заявил, что желает говорить со мной начистоту, без излишнего этикета и условностей.

– А вы, Бен-Шимон, поразительно похожи на своего отца, или даже деда. Того, кто удивил всех знанием парфянского языка на Никейском соборе. Сейчас покажу вам кое-что.

Он хлопнул в ладоши, в залу вошел сановник, передал Валентиниану несколько свитков и удалился. Император развернул передо мной один из свитков и я увидел свой собственный портрет, нарисованный на пергаменте темной охрой; я был запечатлен на фоне колоннады дворца Константина в Никее.

– Это ваш дед или отец?

– Ни тот ни другой. Это я сам. Я, как бы вам ни было трудно в это поверить, не старею и не меняюсь.

– Да? Благодарю за откровенность. Я навел о вас кое-какие справки и могу подтвердить, что ваши слова не лишены оснований. Вас должны были судить за колдовство, но этим христианам лишь бы осудить человека, чье поведение не вписывается в их нормы. Вам нравится христианство?

– Мне нравятся идеи Иешуа, но не церковь, не ее предписания и обряды.

– Мы еще поговорим с вами об идеях Иешуа. А по поводу церкви – теперь поздно что-то менять, христианство с нами уже навсегда. Но позвольте, не знакома ли вам вот эта рука? Здесь с одной из сторон указана подпись: «Бен-Шимон».

И он развернул передо мной другой, более древний пергамент.

– Это рука Луция Коссония Галла, сенатора, а впоследствии легата Второго Неустрашимого Траянова Легиона, и да, это моя переписка с ним, времен конца императора Нервы.

– Не откажите в любезности, напишите, пожалуйста, вот эту же фразу на чистом листе.

Я написал, и наблюдал, как Валентиниан с удивлением сверял мой нынешний почерк с пергаментом, которому было уже более двухсот пятидесяти лет.

– Ну хорошо, а не знаете ли вы вот эту руку? – и он показал мне небольшой обрывок папируса – обрывок, появившийся на свет после одного из моих горячих споров с Первоучителем.

– Это он и никто другой.

– Кто он?

– Это Иешуа, и происхождение этого обрывка, открою вам всю правду, связано с моей ссорой с Иешуа по поводу приобретения оружия для восстания против Пилата.

Валентиниан был очень доволен. Он поднялся, сгреб свитки, похлопал меня по плечу и сказал:

– Сегодня не самый бесполезный день в моей жизни. Продолжим завтра. Вас проводят.

Назавтра я был приглашен уже в тронный зал и мы долго беседовали с Валентинианом.

– Я слишком практический человек, чтобы верить в ваше бессмертие. Но волшебник вы – из ряда вон, и не зря вас обвиняли в Каппадокии в колдовстве, – начал он, протягивая мне чашу с вином.