Симонов и Цапля

Я провел в моих Аквитанских владениях пятьдесят лет. В первый же год я построил три гимнасия, по греческому типу, выписал учителей из Афин, и предложил крестьянам бесплатное обучение для детей. Однако то, что для было нормой для состоятельных греков еще двести лет назад, оказалось дикостью для местных жителей, знавших о существовании книг лишь из церковных проповедей. Они с удовольствием приводили в гимнасий двух-трехлетних детей, чтобы те не мешались им под ногами, но более старшие дети нужны были им для помощи в ежедневной работе – их отдавать в гимнасии никто не хотел. Более того – ни я, ни афинские учителя, не могли убедительно объяснить крестьянам, зачем нужна грамота, книги, риторика и математика. «Они должны уметь обрабатывать землю, а не рассуждать об этом или сочинять об этом поэмы» – таково было единодушное мнение общины; моя затея с гимнасиями поначалу полностью провалилась. Тогда я договорился с крестьянами, что в два раза понижу их подати, с условием, что они начнут отдавать детей в гимнасии. Община была в восторге, но дети в гимнасиях так и не появились. Мне казалось, что теперь детский труд не нужен – ведь крестьяне богатеют и не должны уже работать сверх меры – но мне лишь так казалось. «Богатства много не бывает», – говорили мне местные жители; их дети по-прежнему были полностью заняты крестьянским трудом, а в гимнасий их отводили лишь когда они были больны, чтобы кто-нибудь присматривал за ними. Чтобы как-то оправдаться передо мной, крестьяне стали иногда присылать детей в гимнасии по вечерам, во время отдыха. Дети приходили туда голодными и ждали ужина – хитрые крестьяне, зная моя доброту, надеялись и здесь использовать гимнасий в своих интересах. Я организовал ужин, но после ужина детям хотелось играть и бегать, учить буквы они не жeлали и вообще усидеть за партой более десяти минут не могли. Совсем по-другому вели они себя по воскресеньям в местной церкви, где за непослушание или баловство били по рукам и раздавали подзатыльники. Через три года мучений мне пришлось распустить учителей, которые без толку получали свою оплату и говорили мне, что моя затея совершенно бесполезна здесь. Также, как на Миконосе, знание считалось здесь уделом столичной аристократии, милым излишеством, абсолютно бесполезным в обычной жизни.

Когда, на очередном собрании общины, я объявил крестьянам, что хочу ввести самоуправление, с тем, чтобы они сами решали некоторые вопросы по сбыту и планированию посевов, то встретил не просто непонимание, а неподдельный ужас. Хотя крестьяне вроде бы и видели свою выгоду от такого устройства, но считали, что это неслыханное вольнодумство и я неизбежно вызову неудовольствие римской власти – ведь подобной практики нигде не было. Также провалилось мое предложение равноправного участия женщин в вопросах общины – здесь уже мне было заявлено, что их отлучат от церкви из-за такого нововведения. Церковь, вообще, беспрерывно мешала мне во всех моих начинаниях, она внушала крестьянам, что все дополнительные знания, помимо трудовых, дает именно она, и ничего другого людям не надобно.

Лет через десять я понял, что убедить в чем-либо упрямых крестьян невозможно, и с ужасом вспомнил, как я спорил с Валентинианом о том, что взрослых людей надо лишь уговаривать и убеждать добром, а заставлять – ни в коем случае недопустимо. Увы, теперь я не видел для себя другого выхода, и однажды попросту собрал общину и строго-настрого установил обязательное посещение гимнасиев. Каково же было мое удивление, когда люди стали расходиться со словами «ну, вот это другое дело, приказ есть приказ», и на следующий день дети, все как один, явились в гимнасии. Я вновь выписал учителей, ввел наказания за баловство за партой, и дело мое потихоньку пошло – ровно три часа по утрам лоботрясы учились грамоте, изучали историю и арифметику. Большинство детей к обучению были не способны, но некоторые оказались весьма любознательны и за несколько лет научились читать и писать. Их родители были от этого в ужасе: их смышленые дети более не ценили крестьянский труд, критиковали родителей и хотели делать карьеру в столицах. Когда они уезжали в города, семьи лишались рабочих рук; лишь единицы из крестьян понимали пользу такой судьбы для своих детей, остальные смотрели на меня косо. Церковь также точила на меня зуб, и в конце концов я согласился со старейшинами общины ограничить обязательное посещение гимнасиев двумя годами. Кое-как, в приказном порядке, мне удалось внедрить немного самоуправления, хотя никто из крестьян не желал избираться в комитеты и быть ответственным за решения – они полагали, что в случае чего членов комитетов казнят первыми, и никак не хотели верить мне, что империи нет никакого дела до того, что у нас тут происходит. Я также ввел поместный суд и велел любые дела разбирать там по упрощенному римскому праву – с этим местные жители согласились, пожалуй, охотнее всего, сразу увидев безусловные преимущества такой системы.